Эдвард Кэри - Кроха [litres с оптимизированными иллюстрациями]

– Доброе утро, доктор Куртиус! Какая чудесная погода, доктор Куртиус!

Так мы добрались до пляс Луи ле Гран, где некогда работал доктор Месмер, – площадь была такая широкая, что мне даже стало страшновато и захотелось держаться с краешку, но Мерсье ласково потянул меня за собой на противоположную сторону. Мне был куплен билет на караба – версальский омнибус, запряженный восьмеркой лошадей, который простонародье называло «ночным горшком». Подсадив меня в омнибус, Жак прошептал сквозь сжатые зубы:

– Не позволяй никому обижать тебя. А если будут обижать, скажи Жаку!

– В Версале нет ничего особенного, просто колоссальный зал с армией слуг, – поморщился Мерсье. – Не застревай там надолго, Крошка. Тем, кто там застревал, это не принесло ничего хорошего. Впрочем, даже я вынужден признать: тебя ждет отменное приключение.

– Дорогая моя Крошка, – сказал мой наставник, – милая моя девочка, я буду по тебе очень скучать. Я буду звать тебя сегодня Мари. Мари, кто же теперь станет изготавливать волосы для моих голов? Кто будет сидеть рядом со мной, пока я работаю? Кому я стану рассказывать о своих успехах?

– Прощайте, сударь, – ответила я. – Благодарю вас за все.

И «ночной горшок» тронулся в путь.

Держа Марту на коленях, я наблюдала, как Париж беспечно занимается своими делами. Омнибус отъехал довольно далеко от бульвара дю Тампль и от Обезьянника, от типографии Тикра, миновал Версальские ворота и покатил по полям, и все, что я видела в окно, было мне в новинку, и теперь я осталась совсем одна. Мне предстояло стать учительницей принцессы Елизаветы. Версаль манил меня.

Я покинула Париж.

Повествование начинается, когда мне семнадцать лет, а завершается, когда мне исполнилось двадцать восемь.

Я увидела его задолго до того, как мы до него добрались, и по мере приближения к нему омнибуса он увеличивался в размерах, а потом стал еще больше, и еще больше, и еще. Когда мы наконец остановились и пошли по брусчатке, а дворец – я о нем говорю – уже закрывал собой все небо, так было странно увидеть здесь самых обычных людей, того роста, к которому я привыкла. Это был целый город, уместившийся в одном исполинском здании. И как тут не заблудиться? Дворец переворачивал все усвоенные мною раньше представления о размерах. Я чувствовала себя, как Иона, любимый персонаж маменьки, но только этот кит перед моим взором был весь из золота. Нежели такое возможно? Неужели мне предстоит жить в этом дворце? Мне захотелось воскликнуть: маменька! Погляди, погляди, куда я попала! Я же в королевском дворце! Меня пригласили в нем жить.

Ко мне подошел привратник в голубой ливрее. Мой рундук, сказал он, будет доставлен отдельно, а мне надлежало следовать за ним. Он помог мне пройти по булыжникам (каждый размером с надгробный камень, причем между ними могли бы улечься люди, и их бы там никто не увидел), войти в ворота (они были выше, думаю, любого здания в Париже), потом в дверь для прислуги (она была похожа на гигантское заднепроходное отверстие), потом повел меня по коридорам (они напомнили мне кишечник), по залам мимо множества людей (они были как перевариваемая пища). Чуть ли не стремглав к нам подбежал камердинер. Я трепетала, подавленная этой грандиозностью; люди и помещения наваливались на меня со всех сторон. На мгновение, привлеченная громкой беседой группы придворных, я потеряла камердинера из виду, но он сам меня нашел и строгим голосом предупредил, чтобы я его впредь не задерживала.

Взгляд вверх: расписной потолок. Взгляд вниз: деревянные полы с красивыми узорами. Взгляд вперед: спина лакея в голубом камзоле быстро удаляется. Взгляд вбок: люди, люди повсюду. Оказавшись наконец в пустынном коридоре, я заметила, что одно из окон разбито. Я даже обрадовалась при виде этого окна: оно несколько ободрило меня, вселив уверенности. Камердинер распахнул дверь:

– Ждите тут. Ничего не трогайте.

С этими словами он закрыл дверь и ушел.

Я осмотрелась. Это была комната в первом этаже, сплошь заполненная дорогими, необычными и весьма злобными с виду предметами. Я никогда не представляла себе, что настольные часы в форме кареты могут выглядеть настолько враждебно, как не думала, что канделябр мог так красноречиво отказываться светить на меня. Я никогда еще не стояла на ковре, которому были противны мои ноги, как никогда не чувствовала такого осуждения со стороны мраморного камина. И до сих пор еще не видела золоченого табурета, чьи толстые ножки норовили вцепиться в мои лодыжки. Ни разу такого не случалось, пока меня не привели в эту комнату.