Эдвард Кэри - Кроха [litres с оптимизированными иллюстрациями]

– Да, – подтвердила она, – к вашим услугам, это ваш буфет.

– Мне здесь разложить свои вещи?

– Вы будете здесь жить!

– В шкафу?

– Вы будете здесь только спать. Проводить свое свободное время. Если вы ей понадобитесь, вы всегда будете рядом. Спать будете на этой полке. А вещи положите на полку сверху. Там достаточно много места.

– В шкафу?

– Конечно. В шкафу.

Буфет предназначен для хранения различных предметов, а кровать – приспособление, на котором люди обычно спят. Мне казалось это очевидным. Но в Версале все было не так, как у людей, и мне предстояло привыкнуть к здешнему образу жизни; мой наставник научил меня этому первым делом после переезда в Париж. Очень важно обучиться правилам поведения на новом месте. Возможно, этот буфет мало чем отличался от каморки без окон, куда меня поместили в доме покойного портного. Я стала гадать, не содержатся ли в этом дворце все остальные слуги тоже в буфетных ящиках, которые выдвигают, только когда они требуются для какого-то дела. А что бывает, думала я, если твой ящик буфета никогда не открывается – ты что же, лежишь там, умирая от голода и надеясь, что, может быть, скоро в тебе опять возникнет нужда? Потом я узнала, что во всех монарших домах Европы слуг частенько размещали в буфетах, потому как это было удобно хозяевам – так прислуга постоянно находилась у них под рукой. Например, английский король Георг III поселил слуг в комоде по соседству со своей опочивальней; герцог Урбинский выделил слуге место в письменном столе; баварские бароны размещали слуг на вешалках в гардеробных; еще мне рассказали, что у герцогини Блуа была любимая камеристка, которая сорок лет прожила в пустующем ватерклозете. А я в тот день испытывала такую симпатию к различным предметам во дворце, что просто залезла в буфет и легла на пол. Там было очень темно.

Дверцы моего буфета открывались и изнутри, и снаружи: ручки были с обеих сторон. И все же, лежа на кровати-полке, за закрытой дверцей, я представляла себя в гробу. Пробудившись после короткой дремы, я принялась колотить в закрытые дверцы, в ужасе от мысли, что меня заживо похоронили. Мне приснилось, что я лежу мертвая в канаве на бульваре дю Тампль. Даже вспомнив, где я нахожусь, я все продолжала дергать за ручки – убедиться, что смогу отсюда выбраться. Ну и ночка…

На второе утро во дворце меня снова ввели в комнату с неприветливыми предметами. Вскоре пришла старая дама, а потом наконец и Елизавета, в сопровождении месье в облачении священника.

– Ну, душенька моя, теперь мы помолимся вместе.

И мы по наставлению ее духовника, аббата Мадье, стали молиться. Я сочла его сладкоречивым лицемером – неужели Господь создал его таким? «О, святое сердце Иисуса, как же я люблю тебя, обожаю тебя, готов думать о тебе каждый день моей жизни, особенно в час моей смерти. O vere adorator et unice amator Dei, miserere nobis. Amen» [4] Приведенный отрывок – из молитвы, сочиненной Елизаветой Французской. Последняя строка – «О, воистину обожаемый и единственно возлюбленный Господь, смилуйся над нами. Аминь» ( лат. ). .

После молитвы Елизавета сказала мне:

– Ты так замечательно молишься!

– Благодарю вас, ваше высочество!

– Я хочу тебя познакомить с кем-то, кто мне очень дорог.

Особа, которую она мне представила, также жила в шкафу, правда, в нем стенки внутри были обиты бархатом, а сам шкаф оказался переносной, хотя, по правде сказать, это была обычная коробка. И обитала в нем особа, сделанная из раскрашенного гипса. Кукла с неправдоподобно гладкими чертами лица, простоватая и жалостливая. Не очень большая – не более фута в длину – и не слишком тщательно выделанная. Кукла изображала Спасителя рода человеческого. Я с ним уже встречалась, разумеется, с этим парнем, с сотнями его вариаций, он пользовался большой популярностью в народе, его можно было встретить повсюду, и он был старым любимцем моей маменьки.

– Его нельзя брать в руки, – предупредила Елизавета, – но ты можешь на него смотреть.

– У меня есть кукла, – сказала я, – ее зовут Марта. Вы бы не…

– Иногда я сижу с ним часами. Мне кажется, что он живой и слушает меня.

– Нет, – возразила я, – он же из гипса. Это всего лишь раскрашенный гипс. Он ничего не слышит.

– Я его уберу.

И Иисус вернулся к себе в коробку, предварительно получив поцелуй. Я подумала: лучше бы она меня так поцеловала. И сказала: