Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 2

Старик посмотрел на этот гладкий подбородок, крепкую молодую шею без этих ужасных морщин и складок, которые нужно оттягивать, чтобы не порезаться при бритье.

— Какие?

— Есенина. Или «Бородино».

— Тебе нравится?

— А какой в стихах смысл? Я понимаю, в математике формула или в физике, по ней что-то решить можно. А по стихам — что ты решишь?

— Жить по математической формуле нельзя.

— А по стихам?

— Можно.

— М-гу… Вот и сеструха моя Анька тоже так думает, только она дурная еще, малая… Ну а вы-то… серьезный человек…

— Убеждать тебя бессмысленно… А хочешь пари?

— Что?

— Спор. Кто выиграет.

— Какой спор?

— Я подумаю.

Они складывали шахматы, и старик, оставшись один, смотрел из окна пятнадцатого этажа, как остро догорающая заря лилась плакатными полосами по мягким облакам, между которыми светилась бирюза, и в этой бирюзе чернели уже сгоревшие — кит, чайник и аэростат, превращаясь в собаку, верблюда и маску Эсхила. Потом отсюда, сверху, небо становилось похоже на море с японской гравюры или картины Хокусая с разбросанными островами облаков без единого огонька. Видел стену дома напротив, сто бодрых семейных огней и между ними пара меланхоликов-пьеро в синем и одна красная коломбина.

— Кока-кола?! Как вы ее пьете, она же вредная!

Старик сохранил о кока-коле влюбленное детское воспоминание. Он помнил тот день, когда попробовал ее в первый раз из узкой красной жестяной банки, покрытой иероглифами. Замер ошеломленный после первого глотка, и потом пил, выражая немым взглядом восхищение и отчаяние, что банка всего одна. На вторую он не смел посягать. Она стояла на краю стола, высокая, изящная, иностранная. Рядом лежала конфета «Коровка», оставшаяся от утреннего чаепития и теперь такая ненужная. Уж если ему выделили целую банку, то вторая должна остаться родителям — на двоих. Ему и так досталось больше, думал он. «Да разве только попробовать…» — сказала мама, пожимая плечом. Папа открыл и налил ей немного в хрустальный фужер. Мама дождалась, когда остынут пузырьки, пригубила, поморщилась и сказала: «Как вакса на вкус… Хочешь допить?» И он допил из бокала. Но из банки казалось вкуснее. И он растягивал удовольствие до вечера. А когда банка опустела, нюхал ее. В следующие пятнадцать лет он кока-колы не видел.

— Много ты понимаешь! Мне уже давно можно все самое вредное, — отвечал старик бранчливо, но не сердясь. — Давайте я вам герыча принесу, ну, героин то есть, — подначивал его Эрик.

— Героин? Нет. Вот кокаин я бы попробовал.

— Чем кокс лучше?

— Ну, традиция, культура, Вертинский…

— Вы как ребенок! Любите всем подражать. А где собственное мнение? — критиковал его Эрик.

Старик усмехнулся, дернул щекой.

— Чего?

Афанасий Никитич отвернулся, уперся кулаками в подоконник, только плечи тряслись.

— Чего вы?

Старик, задохнувшись, тоненьким голосом, всхлипывая от смеха, стонал:

— Я представил… какой тебе срок добавят… если узнают… что ты пенсионеров на героин подсаживаешь…

Эрик стоял набычившись и хмуро улыбался.

Старик вытер глаза платком:

— У тебя совсем нет чувства юмора? — спросил он серьезно.

— Что же тут смешного?

Старик поглядел на него, замахал руками: «Уйди, уйди…» — и затрясся уже с подвыванием.

«Ненормальный», — подумал Эрик и засмеялся, но не над шуткой, а над самим стариком.

— Вот ты говоришь, деньги, деньги… А что бы ты мог сделать за деньги? — спрашивал старик коварно.

— И сколько денег? — недоверчиво щурился мальчик.

— М-м, много. Достаточно. В рамках закона и морали, разумеется.

— В рамках закона и морали я мог бы сделать все.

— Можешь поэму выучить? На спор.

Эрик усмехнулся:

— Я думал, вы что-нибудь серьезное предложите…

— Это серьезно.

— Ну, могу. А сколько денег. Пенсия ваша?

— Три миллиона рублей.

— Что «три миллиона рублей»?

— Если выучишь наизусть поэму.

— Я не понял.

— Объясняю. Эта квартира стоит три миллиона рублей.

Я тебе ее завещаю, если ты выучишь наизусть одну поэму. — Какую? «Евгений Онегин»?

— «Евгений Онегин» — это роман в стихах. Нет, не его.

«Илиаду».

— А она длинная?

— Очень.

— А вам зачем?

— Хочу сделать напоследок что-то полезное.

— Хм, ну это я понял. А поэму зачем учить?

Старик рассмеялся.

— Опять шутите?

— Нет.

Самым удивительным на свете предметом теперь были кирпичи. Старик думал, глядя на них, что сейчас он понимает археологов. Изредка, в особом настроении, заходил он во двор дома, в котором он родился. Здесь было старое дерево, новый, но успевший состариться и прижиться гараж, обширный фрагмент подпорной стены, сложенной из тесаного камня очень давно, задолго до рождения Афанасия Никитича и до рождения его родителей. Все это казалось Афанасию Никитичу невероятным в своей грубой материальности, отчетливой зримости и простоте. Он касался рукой кирпичной кладки своего дома. Она не изменилась за столько лет и не изменится еще очень долго. Этот кирпич будет существовать практически вечно, по сравнению с Афанасием Никитичем. И это казалось не то чтобы несправедливым, но странным. Против человеческой логики. «Зачем люди ездят смотреть на пирамиды? Они могут с таким же успехом смотреть на столовую ложку у себя на кухне, которая переживет их, может быть, на сотни лет… Или на Луну, которая уже пережила и еще переживет всех».