Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 2

Виктория Робертовна, мать Эраста, вышла замуж за подполковника в отставке, который выплатил все долги семьи, а потом понял, что он поспешил жениться на этой женщине, но теперь ему было жалко уйти из-за потраченных денег. Подвыпивши, он задушевно учил Эрика жизни, настаивая на главном завете: «Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет, не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал все, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, которую ты выбрал, пока ты не увидишь ее ясно, а то ты ошибешься жестоко и непоправимо. Женись стариком, никуда не годным… А то пропадет все, что в тебе есть хорошего и высокого. Все истратится по мелочам. Да, да, да!» — уже кричал он, дергая подбородком по своей армейской привычке к жестким воротничкам.

Еще у Эрика была тринадцатилетняя сестра Аня. В школе она материлась, курила и дралась, а дома писала стихи, пока ее брат, затягиваясь сигаретой, мужественно внимал призывам отечественного хип-хопа.

Шанс встретиться у Афанасия Никитича и Эрика был приблизительно один из тысячи, и все же это было ровно в тысячу раз больше, чем шансов подружиться. Это отчасти уравновешивается тем, что никто из них не считал, что они подружились. Но, в любом случае, без помощи ошибки тут было не обойтись, и она услужливо вкралась в бумаги социальной службы. Афанасий Никитич сначала не хотел открывать дверь, подозрительно глядя в глазок, потом не хотел брать принесенный пакет, наконец смирился и расписался в получении. Так начались их регулярные встречи, но знакомства так и не состоялось бы никогда, если бы однажды старик не обратил внимания на обувь Эраста. Это были замшевые кроссовки, затертые, растоптанные как лапти, с отстающими подошвами, которые хотелось немедленно подвязать веревкой, чтобы они не отвалились.

— Какой у тебя размер ноги?

— Чего?

— Обувь какого размера носишь?

— Сорок три, — недоуменно ответил Эрик.

— Вот бери, — сказал старик, — мне велики, тебе подойдут.

Это была пара щегольских полуботинок с еще девственной зеркальной подошвой и клеймом «Salamander». — Не-е.

— На, бери!

— Мне не подходят такие… — уперся Эрик, набычившись.

Старик отступил от него на шаг, опустил углы рта, как он делал, когда, отставив от себя руку с книгой, разглядывал мелкий текст. Присмотревшись к физиономии Эрика и наконец выстрелив в него указательным пальцем, спросил:

— Сютаев?

Эрик замер.

«Удивительное сходство! Вот такой же упертый баран, как и его папаша. Одно лицо», — изумлялся про себя Афанасий Никитич, а сам, усадив Эраста за стол, ласково его допрашивал:

— Как ваш уважаемый родитель поживает? Я его студентом помню. Он мне экзамен по античной литературе семь раз сдать не мог. Хотел уже учебу бросать, отчисляться… И в восьмой бы раз не сдал, — ворковал старик, придвигая сахарницу, — но я заболел тогда, вместо меня практикантка молоденькая принимала, пожалела его, дурочка. Так он и проскочил. Но парень хороший. Открытый, прямой. Так… чем он сейчас занимается? Надеюсь, по профессии работает?

В голове старика история человечества была благородно вымощена великими династиями, где ремесло механика стояло вровень с ремеслом аптекаря, кузнеца, садовника, полководца и художника. Но как горы над этим строгим пейзажем, возвышалось ремесло Ученого и Поэта, осеняя своей тенью все прочие ремесла. «Данте открыл теорию относительности за шестьсот лет до Эйнштейна!» — восхищенно кричал старик своим оппонентам (уже почти полностью перекочевавшим в разряд гипотетических) и в подтверждение декламировал с трепетом пророка: «Движенье здесь не мерят мерой взятой, / Но все движенья меру в нем берут, / Как десять — в половине или в пятой».

Он считал, что мужчина может изменять своим женам, политическим убеждениям, религии, но должен быть верен выбранному делу. Иначе он зря потратил свое время и время своих учителей, свои и государственные деньги. Собственный сын, переучившийся с физика на бухгалтера, был в глазах старика пропащим человеком.

Эрик уже успел войти во вкус того удовольствия, которое доставляла ему реакция окружающих на обескураживающую откровенность, и ответил:

— Не совсем по профессии.

Старик сердито вскинул брови. Эрик, размешивая ложечкой сахар и не сводя со старика глаз, продолжил:

— Его посадили. На пятнадцать лет закрыли. Он из ружья трех человек завалил.

Старик замер. Губы у него задрожали, и в глазах появились крупные слезы. Он заплакал как ребенок. Схватил салфетку и сломанным голосом пробормотал: