Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 2

И однажды Афанасий Никитич уже раскрыл было рот, чтобы внести поправку, но успел вымолвить только:

— Э-это не всегда верно… Вот ко мне ходит один парень. Очень способный.

— Чернявый такой? Из соцслужбы? Видел… — И, не дав приятелю продолжить, Бронислав Александрович начал развивать свою мысль дальше с риторическим удовольствием.

Афанасий Никитич только улыбался. Потом Бронислав Александрович ставил на проигрыватель виниловые пластинки, и друзья молча погружались в воспоминания юности. Заваривали еще чаю.

Бронислав Александрович был задушевно бестактен:

— Вот умрем, кому все это достанется? Твоя библиотека и мои пластинки. Все ведь пойдет на свалку.

Афанасий Никитич кивал, чтобы поскорее закрыть тему. Но Брониславу Александровичу было этого недостаточно:

— Жалко ведь!

— Да, жалко… — соглашался Афанасий Никитич.

— Ну, ты-то можешь институту завещать, — советовал Бронислав Александрович.

— Могу.

— Так вот, надо. Надо написать завещание. Ты еще не писал?

— Нет еще.

— Но надо написать.

— Хорошо, я напишу, и поставь мне сначала, я пропустил там интересное место, — просил Афанасий Никитич, уже раздражаясь.

Бронислав Александрович бережно передвигал иголку над вращающейся пластинкой. И оба слушали в бессчетный раз «Boy, you’re gonna carry that weight».

— Да вы вообще ненормальный! — взрывался Эрик.

— По сравнению с кем? С твоими друзьями?

— Нет. По сравнению с ними вы инопланетянин. А по сравнению с вашими, ну, ровесниками — ненормальный.

— Почему?

— Потому что они нормальные. У них у каждого своя фишка. Один тележит, вот мне пенсию неправильно начислили, я должен быть пенсионер федерального значения, а мне начислили как обычному. И каждый раз про это. Другой — что у него был частный дом, и этот дом сломали, а его поселили в однокомнатной квартире, и за дом не дали компенсацию; однокомнатная маленькая, а дом, типа, большой был. Третья про то, что она вся в детей вложилась, а дети ей шиш! Не помогают. Четвертый рассказывает, какой у него диабет, какого типа и как его определили неправильно, а потом правильно определили, а он до этого от неправильного диабета лечился и здоровье подорвал только этим лечением. И каждый про свое каждый раз. Это понятно. Это нормально. А вы всегда про что-то постороннее. До которого вам дела не должно быть. Ну какая вам разница, читают люди или нет? Вам это, каким боком важно? Видно, что вы счастливый человек, раз вам, кроме этого, жаловаться не на что.

— Конечно, счастливый!

— Серьезно? А че не радуетесь?

— Я радуюсь.

— А че тогда такой злой? Да вы про всякое постороннее рассуждаете, как будто вам лично на хвост наступили. Извините.

— Господи, какой ты тупой…

— Ну, вот опять…

— Границы личного определяются масштабом личности.

— Что-то я про вашу личность ни в одном учебнике не читал.

— Та-ак… А киты — это личности?

— Киты — это животные.

— Но ведь очень большие?

— Вы на кита не тянете.

— Киты и слоны — ландшафтообразующие животные. От их количества и миграций зависит окружающая природа. Так и от количества личностей в народе зависит его история. Личность отличается от обывателя тем, что в последнюю очередь думает о себе персонально.

— И что же вы такого необыкновенного сделали для общества?

— Необыкновенного? Ничего, слава богу. Я делал самое обыкновенное, простое дело. Преподавал в университете. — Растили типа подрастающее поколение. Ну и где же ваши ученики?

— Ну, разве я могу проследить за всеми? Их были сотни!

Старик понимал, что многие их них «погибли», как «погиб» его сын, сделавшись «никчемным человеком», бухгалтером; но он верил, что единицы (а может, и целый десяток!) остались. И вот они станут основателями династий, передадут свое знание и главное — страсть — потомкам, а те дальше, своим, и в конце этого ряда, подобно тому, как в длинной веренице Бахов появляется Себастьян Бах, появится великий гений. И если от этого гения проследить цепочку, такую же, как от человека назад к простейшему микроорганизму, к началу жизни, то этим началом жизни явится именно он — Афанасий Никитич.

Он мог бы уподобиться рыбе, льющей мириады икринок на верную погибель, но знающей, что один процент выживет, поднимется, расцветет.

— И что же вы преподавали, литературу? Которая никому не нужна.

— Почему не нужна?

— Потому что! Я вам это докажу за одну минуту на спор.

— Попробуй.

— На что спорим?

— На что хочешь…