Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 2

Почти в десять вечера замечательного понедельника появляется очередная старушка.

Баба Настя.

Восемьдесят один год. Лежачая. Выглядит отлично, не то что баба Зина. Ее перевели к нам после реанимации. Сломана нога. Родня не говорит, что сломана шейка бедра, а Красавец сказал, но баба Настя не поняла. Она вообще плохо понимает. Ей все надо говорить по три-пять раз, и все бесполезно. В основном это делаю я и раздражаюсь. Баба Настя умеет громко храпеть, почти как мой бывший муж, плеер может частично отвлечь, а вообще возникает мысль — не попросить ли мне у Л. А. мой феназепам, чтобы заглушить мужнин призрак?

— А у вас шумная палата?

— Нормальная, — отвечаю я и вспоминаю: «Десять часов! Гасите свет!»

Баба Настя кивнула и открыла рот:

— Неплохо!

Просто аттракцион — сплю-храплю десять минут, болтаю час! Я ни в какое сравнение не иду. Поскольку сплю здесь очень плохо и никак не могу устать по-человечески, перестать бояться чужого места и чужой боли, я, наконец, измотав себя монотонной ходьбой по коридору, представила, что еду в автобусе с работы — заснула в три часа дня под крики разновозрастных «девочек» про дачу, плохих внуков, плохую погоду, плохих врачей, плохие лекарства, плохие поезда, плохих пожарных, плохих соседей, плохие продукты и, кажется, кинофильмы.

— Девушка! Девушка! Я не очень громко разговариваю?

— Нет. Вы меня только что разбудили. Из-за вас я проехала свою остановку и проснулась.

Три пятнадцать. Я вздыхаю. Может, ночью будет тихо? — Правда? Это вы под мой монотонный голос уснули?

— ???

— Молодежь нынче такая счастливая…

И — бла-бла-бла.

Я ухожу выгуливаться в коридоре.

К бабе Насте приходит сын. Сын сыну рознь. Он приходит утром, днем и вечером. Не знаю, как он это делает, но он меняет ей подгузник, протирает, кормит и успокаивает. Наверное, это из «так должно быть».

А бабе Зине не повезло.

Ближе к одиннадцати соседки, наговорившись между собой, засыпают. Я долго читаю в коридоре, сидя на забавном диванчике. Разговариваю с Высоким парнем, которого сегодня прооперировали. Он хочет домой. Ему почему-то можно ходить, он ходит рядом со мной и рассказывает, как решил сразу вынуть из себя мочевой катетер.

— Ты что? С ума сошел? Ты знаешь, как там у тебя все устроено?

— А ты замужем?

— Уже нет. Это же больно! Сходил бы к медсестрам.

— Я сходил потом, потому что потянул и стало больно. А почему?

— Катетер вводится…

— Не, я про развод.

— А! Я всегда против. Смотри: я против самолечения от катетеров.

Мимо пробегает озадаченный неизвестными нам вопросами Л. А. — опять дежурит. Я недоумеваю: человек дежурил с пятницы на субботу. Потом с понедельника на вторник. Так разве честно? Так можно?

— Спать! — несясь в обратную сторону, изрекает Царь и бежит в реанимацию.

Температура тридцать семь ровно.

Спала урывками. Из несимпатичных снов меня вытягивал жар, звуки чужих людей, запах островной пыли и голос исчезнувшей синицы:

— Помоги мне!

— Я не могу, меня нет. Я здесь ничего не могу!

Синица билась в окно — я просыпалась. Остров сошел с ума от ее крика. Он прижимался ко мне, становилось жарко, душно и беспокойно. Я сбросила его, включила свет, наплевав на соседок, и открыла книгу.

Я больше не смотрю в окно, я считаю, сколько дней мне кололи антибиотик. Мне не хочется есть и холодно. Высчитав, что вчера был пятый день, я расслабилась, поплавала в коридоре и вернулась в книжку. Книжка ужасно смешная, поэтому я читаю в два раза медленнее: еще слишком рано, чтобы смеяться на всю палату. Входят медсестры с уколами, меня колют. А зачем? Интересно, что это за жидкость? Почему колют больше пяти дней? Меня тошнит, и отекает небо. Я подхожу на пост. Наверное, нужно сказать.

— Вас тошнит после укола? А вы врачу не говорили?

— Нет, а надо?

— Надо.

Мне не хочется, мне как-то неловко жаловаться. Я сажусь на диван и решаю подождать — может, пройдет само. Синий рукав медленно оживает. Выходит Л. А. из ординаторской и двигается мимо меня к саду.

— Вы сказали? — пробегая, спрашивает медсестра.

— Нет.

— Скажите.

Я думаю, слушаю себя — неприятно, особенно продолжающее отекать горло. Я вспоминаю свою синицу и мысленно перебираю свои таблетки в косметичке — есть ли там супрастин?

— Меня тошнит сильно и… го… — вдруг говорю я возвращающемуся в ординаторскую Л. А. и внутренне пинаю себя.

— Голова не кружится, не болит?

— Нет.