Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 2

— Да знаю я, — сердито отвечает бабуля, — я в московской больнице, после операции, но кто я?

— Не помню, может, она и не говорила, сейчас, — я откладываю пирог, — схожу к медсестрам, узнаю, — и весело скачу на пост.

— Девочки, а как зовут нашу старушку у стенки?

— Тебе зачем? Ты от них еще не устала? — шумят медсестры.

— Мне пофиг, но старушка хотела бы знать.

— А-а-а-а-а, ну пошли.

Медсестры подходят к старушке, спрашивают, не надо ли ей обезболивающее.

— Ой, надо, красавицы, болит.

— А как тебя звать-то?

— Баба Настя.

— Сейчас уколем.

— Ой, а мне доктор сказал, что лед принесут, — говорит Галя.

— Льда нет, весь разошелся.

Лед может ходить — видимо, давно прооперирован.

— Ну что, лед принесли? — спрашивает Л. А., подбегая к Гале.

— Нет.

— Как нет?! — Царь возмущен.

— А у вас нет льда!

— Как у нас нет льда?

Л. А. убегает из палаты и, возвращаясь, грустно добавляет:

— Да, простите, льда, к сожалению, сейчас нет.

— Лед ушел, — говорю я, — фламинго его на коктейли разобрали.

Нам с Галей смешно, а Л. А. вдруг нахмурился:

— Пойдемте, поговорим с вами.

И убежал.

Я испуганно сижу на кровати — все мои шутки дурацкие, видимо, попадет, как стулу. Или фламинго его приятель, мало ли с кем художники дружат, а я тут… Галя сочувственно на меня смотрит.

Не ходить? От неожиданности я забыла, как ходить, поэтому в ординаторскую вхожу, хромая на обе ноги. Царь не оборачивается. Я пытаюсь понять, что делать. Царь молчит. Удрать? Заплакать? Сказать, что больше не буду? А поверит? Мне смешно и страшно одновременно, я вспоминаю, что я совсем большая и, пожалуй, не похожа на стул. К тому же, я могу не говорить никому, что фламинго с пролысиной. Поэтому я решаю сесть поближе к необорачивающемуся художнику и без приглашения плюхаюсь на стандартный компьютерный стул, у которого отломана спинка, видимо, это было его превращением в стул городской клинической больницы четвертого с половиной корпуса второго этажа отделения пляжной хирургии, специально для воспитания некоторых пациентов. Стул сделал какой-то «пффффйххх» и поехал вниз вместе со мной, стулу как бы тяжело подо мной, а может, стыдно, и он присел с моим нехорошо шутящим телом.

— Йик, — говорю я и делаю в воздухе странные движения руками.

— Осторожно, — неожиданно молвит Царь, полуоборачиваясь.

— Ааха, — говорю я и думаю: «Сейчас попадет, попадет…» — и, пристроив руки, пытаюсь не смеяться, а сделать какое-нибудь приличное лицо, чтобы не попало. Как это его делают достойные люди? Надо что-то трогательное изобразить, еле сдерживаясь от смеха, догадываюсь я, вспоминая кота из мультфильма.

— А сидеть можно?

— Можно, уже все можно.

Как так? С этой минуты уже все можно? И по лестницам? Переписывать в блокноте? Не может быть.

— А по лестницам можно?

— Дались вам эти лестницы… пока нельзя.

— А…

— Так, Аксана Павловна, — внезапно произносит он мое имя, забытое, почти нереальное, — завтра мы снимем вам швы и отпустим домой.

Ругать не будут… Я молчу. Такого наказания я не ожидала. Я чувствую себя разбитой синицей. Мне страшно, и я молчу — меня вот так, без всякой подготовки, выкидывают с моего больничного острова. По мне бегут мурашки, как если бы случилось что-то нехорошее, неподконтрольное и несправедливое. Не хочу отвечать. И вообще, куда я пойду?

— Вы что же, не хотите от нас уходить? — поворачивается ко мне Л. А.

Надо сказать правду — я не хочу. Нет, точнее, — я боюсь. Тут режим, тут все распределено, и не надо думать и желать. Здесь нога под контролем, и больничные стены, и длинный тоскливый коридор, и чужие лица, полные всяких несчастий, и еще бессонные ночи с противными снами, желтая береза за решеткой окна. И голос погибшей синицы, и баба Зина. Надо что-то говорить…

— Хочу, конечно… — подпрыгиваю я на дурацком стуле. — Ура! Вот! Счастье есть! Спасибо большое!

— Да, этот день настал, мы успешно справились с вашей болезнью.

— Ура! Спасибо большое. А во сколько? Мне нужно такси вызывать, если брат не приедет за мной, то некому.

На самом деле я не знаю, что говорить, поэтому слова вылетают из меня в странном хаосе, который меня раздражает. Мне как-то удивительно, что у меня была болезнь, а теперь ее нет. Я разве болела? Я так нервничаю, что вижу, как мой мозг превращается в фиолетовый шарик и крутится где-то возле клавиатуры, показывая мне язык. К тому же, Галя успела мне рассказать, что болеть я буду вечно, последствия после операции ужасные, потому что… и лучше остаться на острове с фламинго.