Леонид Финкель - Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник)

От этого наказания, по-видимому, больше всех страдает он сам. Он бледнеет и расстраивается. Его руки дрожат ».

Впрочем, они шумят, а он пишет.

Они дерутся, он пишет.

Перед уходом в гимназию старшая дочь все же прервет его, чтобы поцеловать. По возвращении она смело солжет, что сегодня у нее «пять», чтоб сделать ему приятное.

Он не любит плохих новостей. Он самый большой оптимист в доме.

…Сегодня вечером он празднично одет. Он всегда одет тщательно, красиво и оригинально. У него удивительные запонки. Галстук завязан не как у всех. Бархатный жилет с большими пуговицами. Что-нибудь некрасивое он не наденет.

«Завершив работу, – вспоминает зять Беркович, – Шолом-Алейхем объявлял об этом детям. С утра уже знали, что вечером Шолом-Алейхем будет читать свой новый рассказ. Готовились как к премьере. Одевались празднично, взволнованно ожидали появление отца из кабинета.

– Папа, готово?

– Готово, – отвечал он бодрым голосом.

И он, собирая вокруг себя свою «республику» или «халястру», читает перед ними, перед детьми, перед своими первыми критиками.

А те хохочут и заливаются, празднуют, будто писали сообща.

А рассказов так много, и пишутся они так легко!

Вы спросите, не скучаем ли мы сегодня по тем временам? Не хочется ли в кругу семьи прочесть что-нибудь? Скажу вам честно – хочется. Но кто-то смотрит сериал по телевизору, кто-то сидит за компьютером. Друзья, конечно, приходят. Можно и друзьям прочесть. Правда, время, проведенное с друзьями, не замечается Богом, но учитывается печенью. Наступает глобальное потепление, и специалисты собираются в Копенгагене с целью как-то охладить мир. Зачем? Тепло само уходит…

Внучка Шолом-Алейхема, Бэл Кауфман, писательница, самая известная из родни писателя, вспоминает:

« Для меня и сейчас звучит его голос… Утро у него начиналось в пять часов. Стоял у пюпитра, грыз ногти и смотрел куда-то, посмеиваясь, словно слушал, что скажут герои. Он и писал так – будто разговаривал с вами, он обожал Чехова. Когда мы болели, то лечил нас именно Чеховым, читая его рассказы вслух… Он постоянно шутил, шутки бросал как бы мимоходом: «Если б богачи могли нанимать нищих умирать за них – нищие хорошо бы заработали ».

И еще говорил:

« Люди поделены на две категории: негодяи и негодяи; если у вас нет денег, вы, разумеется, негодяй; если же у вас есть деньги, вы, несомненно негодяй, иначе бы у вас не было денег»).

В письме к другу и почитателю Розетту этот неунывающий оптимист, хорошо знающий цену жизни, писал:

« Было время – и совсем недавно, – когда я одной ногой был на том свете. А сегодня меня уже тянет писать фельетоны, рассказы, комедии, но, увы, друзья не дают! Бог создал жену затем, чтобы морочить нам голову бифштексами, молоком и яйцами, причем только сырыми и во множестве. Гулять она велит по берегу моря и на солнце, а солнце здесь, Розетт, не то, которое светит притворно, греет холодной усмешкой, а настоящее солнце, сияющее светом первых семи дней творения. Оно ласкает и греет, как мать, а воздух, друг Розетт, струится сюда прямо из рая. И вот тут, у моря, на воздухе, под этим солнышком гуляет ваш больной Шолом-Алейхем с карандашом в руках и пишет свои историйки…»

Он всегда шел под руку со своими горемычными и всегда веселыми героями.

Озирал, по слову Гоголя, «всю громадно несущуюся жизнь… сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы».

Он любил Киев. Киев ему был необходим. Любил Крещатик. Церковки, из которых доносился приглушенный вечерний звон…

С женой и детьми часто выезжал в Боярку, близ Киева.

Неожиданно получил наследство, и его стали называть «киевским Ротшильдом».

Пять лет в жизни он был баснословно богат.

Деньги можно было потратить на «Народную библиотеку». На гонорары еврейским писателям, которые до Шолом-Алейхема вообще не знали, что такое гонорар. Да и просто на то, чтоб помочь бедным…

Он даже стал обладателем одного из немногих тогда в Киеве телефонов.

Но во-первых, он преувеличивал страдания тех, кому сочувствовал.

Во-вторых, деньги были просто в заговоре против него. Ну какой из него гешефтмахер? Сначала он ссудил деньги под мифические проценты человеку, который вскоре обанкротился, прекратил платежи по обязательствам, и… все деньги пропали.