Леонид Финкель - Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник)

– До конца? До гробовой доски?

– « Пока не погаснет светило дня и не исчезнут тени с земли », – отвечал он ей словами из «Песни Песней».

Жизнь наконец привела его к царевне.

Так определилось главное в его жизни.

Семья.

Писательство.

Язык идиш.

Народ.

Сейчас он произнесет колдовское слово и полетит, как орел, выше туч, над полями и лесами, через моря и пустыни.

9

Он был невысокого роста. Широкоплеч. Мачеха прозвала его «короткая пятница», в отличие от брата Аббы (на два года моложе Шолома) – «длинного, как еврейская диаспора».

Красивый блондин, очень живой, подвижный, привлекал своей вежливостью, доброжелательностью и веселым остроумием.

«Начало, самое печальное начало, лучше самого радостного конца».

Лоев наконец сдался. Понял, что с помощью Слова можно делать фокусы: добывать вино из воды и золото из камня. С помощью Слова можно устроить так, что оба они – Голдэ и Шолом – поднимутся до туч и выше туч. Но с помощью какого слова, извините? Газетного? Лично ему, Лоеву, это слово мало льстит. И Шолом должен кончить бумагомарание. А тут как раз и любовь в помощь…

Ольга молчала. Она знала, что для мужа писательство – это судьба.

Казалось, она знает о муже все. Если просит чаю – будет работать всю ночь и весь следующий день, пока не закончит рассказ. Если улыбнется ребенок – у него долго будет хорошее настроение…

В течение всей жизни она будет его спутницей, наперсницей, критиком, покровителем, импресарио и другом.

А в России была практикующим дантистом. И в трудные времена открыла зубоврачебный кабинет. Золотыми буквами на черном фоне написано: «Зубоврачебный кабинет. О.М. Рабинович».

Он и здесь не мог обойтись без шутки. Однажды попросил своих детей набить рты ватой и сесть в приемной, держась за опухшие щеки, притворяясь пациентами, чтобы показать другим клиентам, какая к этому зубному врачу очередь!

Из письма отцу Нохуму Рабиновичу. 16 апреля

1884 года:

«Дорогой отец! Сегодня в часов пять-шесть пополудни я сообщил тебе радостную весть: Бог благословил меня дорогим даром. У нас прекрасная дочь – плод многолетней любви, пошли ей Бог долгую жизнь!

Помнишь, отец, когда ты гостил здесь, у нас, мы были готовы выехать за границу, чтобы там искать исцеления болезни моей хрупкой жены. Но болезнь исчезла, словно ветром ее унесло, потому что на чашах весов все врачи с их измышлениями весят не больше тончайшей пылинки по сравнению с всемогущей природой; все их советы не многого стоят! Страх и радость наполняли сердце при мысли, что не сегодня-завтра наступит положенный час, когда женщина становится матерью!

И вот прошли секунды, не больше двадцати минут, – и моя жена, храни ее Бог, дала себя услышать раз и другой, и дом из края в край наполнился голосами… Крошка, малютка распелась, что-то вроде: «Куа! Куа!» По-видимому, природа одарила ее певучим голосом? Хорошо, хорошо, дочурка моя! Пой же, пой, прекраснейшая из дочерей, дай мне слышать твой голос, он так хорош! «Куа! Куа!..»

Но что ты скажешь лет через пятнадцать и более? Что ты тогда будешь петь? Где слова, тайные знаки и намеки, начертанные на страницах твоей жизни? Запечатаны и скрыты эти слова, и ничей человеческий глаз их не видел! Иди же, дочь моя, и живи в стране жизни! Руками любви обнимет тебя первый день и понесет на своем плече дальше, дальше и предаст тебя второму дню, а второй день – третьему дню и так далее, и это твоя жизнь!

А что потом будет? Спроси дочь моя, своего деда, и он тебе расскажет, спроси своих прадедов – они тебе скажут, а мне не задавай вопросов, и нет ответов в жизни – все зависит от судьбы и случая…

Но хватит философствовать!

Будь здоров, дорогой отец, передай привет всей семье, а заодно и нашим друзьям.

Любящий тебя и желающий тебе всего наилучшего, твой сын Шолом.

Привет моей уважаемой матери Хане ( мачеха Шолом-Алейхема. – Л.Ф.), долгой ей жизни. Моему дорогому брату Гершлу, да сияет светоч его, а также жене его Рохл-Лее особый привет».

Сколько нежности в этом письме, сколько светлых надежд!

Бог даст ему шестерых детей. С женой и с детьми он сросся. Жизнь без них не имела смысла. Его семья – это была его «республика», демократическая и либеральная.

«Мы очень избалованы, – вспоминает дочь Ляля (Сара). – Нас никто никогда не наказывает. Если уж чересчур капризничаем, отец «наказывает» нас. Он берет газету, складывает ее наподобие веера и шлепает нас ею. Это называлось «нафицкать».

Читать дальше