И я вдруг подошел к ней и молча взял ее на руки.
И она не отстранила меня. И я стал целовать ее в губы. А она свернулась калачиком, точно спала на детской кроватке. И была совсем невесома, вот-вот вместе с домами взлетит вверх. И я испугался этого возможного полета. И все было, как я задумал. Мы рухнули вниз и поплыли, поплыли…
– Я люблю тебя, Рейзл… – Я этих слов не говорил столько лет, что даже забыл, как они звучат…
– В первые дни у тебя жила какая-то рыжая дурнушка. Вероятно, ты – бабник…
– Конечно, конечно. – Мне во всем хотелось с ней соглашаться. Но я тотчас поступил наоборот, заметив: – Ты не права, Рейзл, она была красавица… И вообще, как сказал Бродский, бабы делают писателя лучше. Жаль, мы расстались…
– Ушла?
– Нет, вместе с матерью спряталась в какую-то щель.
– Значит, здесь мы не одни…
– Вполне возможно.
Мы немного подремали, но страсть разбудила нас. Она называла меня львом, оленем, волком, быком, какими-то чудными именами. А я брал ее снова и снова, но все не мог утолить желания, точно у меня никогда не было моих трех или четырех жен. Это походило на волшебство, из нас рвалась сила, о которой ни она, ни я, кажется, не подозревали. И мы познавали тайны собственного тела. Мне казалось, мы потеряли стыд перед Богом.
– Смотри на меня и молчи…
А потом она ушла. И не захотела, чтоб я ее проводил. И оставила все свои картины.
– Не желаю, – сказала, – чтоб они жили в том страшном доме.
– А ты? Ты будешь продолжать там есть, пить, спать? После… после этого праздника?
Она не ответила.
Ушла.
И мне захотелось самому заползти в какую-нибудь щель. Я не мог себе представить, что после этого полета буду один, без нее, в комнате, заселенной во всех щелях, как московская коммунальная квартира.
Почему ушла? Зачем ей было уходить? Что она оставила в том доме, ведь даже ее картины здесь?..
Я разложил их на полу. Мне казалось, они не только расцвечены, но озвучены и даже издают какой-то дурманящий запах. И тут я понял, что это запах ее волос и тела. И я зарычал, как раненый зверь: «Зачем я ее отпустил, зачем? Она – никто другой – дана мне Богом, только она. Эта длинноногая женщина в черной майке и короткой черной юбке, с медными волосами, которые пахнут мятой и медом…»
Я катался по полу от отчаяния, от безысходного горя…
Я ползал по полу, пока вдруг не очутился в какой-то щели. И услыхал:
– Тебя приглашают на собрание.
– Партийное? – спросил я с испугом.
– Да.
– Мы строим новую партию «Израиль, вперед!» Надо же что-то противопоставить этому… Диссиденту… Шахматисту… Выскочке, который и жизни по-настоящему не знает… Разве тюрьму… («Цальмон» – послышалось мне). И ты должен быть с нами… Мы выберем тебя в Вожди…
Как говорит мой друг Вита Лагина:
– Организационный комитет объявляет набор в Партию Не Знающих Чего Они Хотят. Приглашаются: мужчины, так и не выяснившие для себя, кто им больше нравится – блондинки или брюнетки; женщины, колеблющиеся между семейным долгом и влюбленностью. Дети, не умеющие четко ответить на вопрос: кого они больше любят – папу, маму, бабушку или кошку… Специалисты с высшим образованием, обдумывающие, что чему принести в жертву: работу мечте или наоборот; граждане, не знающие, что лучше – сильная рука или демократия. Вступительный взнос – 3,5 ден. знака. Устав Партии будет разработан на первом же открытом заседании партии, которое состоится… надцатого мартобря сего года».
Умница, Вита! Сочиняет сказки, а эту – в отличие от других – назвала «НЕ-СКАЗКА». И мне предлагают эту «НЕ-СКАЗКУ» всерьез…
Господи, неужели они вспомнили мои заслуги? Где-то в седьмом или восьмом классе школы, в самом конце учебного года, меня приняли в комсомол. Взносы же за лето комсорг класса не взял, дескать, успеется. И вообще, вся комсомольская работа начинается с осени…
Худшей пытки придумать для меня он просто не мог. Мне казалось, все смотрят на меня и спрашивают, как я могу спокойно ходить по улицам, в кино, играть в футбол, когда в моем новеньком комсомольском билете нет отметки об уплате членских взносов?
Как дождался той осени – не помню. Но уже в первые холодные дни, когда пришлось надеть пальто, комсомольский значок я прицепил на его лацкан. Тем более что со взносами было все в порядке.
– Ах, боже мой… ах, боже мой! – бормотал я от радости. – Меня не исключили, а ведь могли…
Мама обнимала меня, целовала и говорила какие-то ласковые слова:
– Мне ведь тоже было тяжело…
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу