Леонид Финкель - Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник)

Когда я вернулся в Лондон и пришел в труппу Шекспира на роль Антония, Уильям сказал, что я не смогу участвовать в этой пьесе. Скорее всего, неудачливость досталась мне от моих бабушек…

И я вдруг увидел, как застыли глаза Уильяма, точно его объял ледяной ужас. Его мышцы обессилили. На мгновение он превратился в мертвеца. И затем, когда захотел пройтись по сцене, все вдруг заметили, что его постигла хромота…

В своем небытии я отчетливо видел палату, в которой мы оба лежали.

И он продолжал меня допрашивать:

– В Стратфорд ездил?

– Жалкий городишко! Ни в одном кабаке нет коньяка «Шекспир».

– Ты был слишком ослеплен желанием, страстью к моей Энн.

– Самое главное – я придумал темп пьесы. Он отдавал сырыми, узкими улицами, по которым вечером спешишь с нарастающей тревогой… Сворачиваешь то налево, то направо…

– Как собака, гложущая кость! Впрочем, помню, как и ты сходил с ума по Смуглой Леди…

– Знаем мы эту леди, размер обуви – сорок пять!

У рая и каникул то общее, что за них надо платить. Я вдруг почувствовал страшное головокружение. На миг забылся, а когда очнулся, увидел, что Уильям сидит на моей кровати…

– Нет, нет! – крикнул я. – Не выношу мужского пота…

– Тогда ты не можешь быть Шекспиром, зря старался… Гений обязан быть любопытным… Ясно, ты бы не справился с «Антонием». Качество пьесы зависит не от ритма. И даже не от сюжета… А от того, что зачем идет… А Энн я сохранил, чтобы к ней вернуться. Зачем? Умирать…

7

Я забывался и снова вслушивался в звуки. Явственно слышал шуршание шин. Призрачность преследовала меня, здесь ее стало через край. Открытый «Кадиллак» последней модели, запряженный четверкой верблюдов, медленно тащился по улицам Лондона. Даже видавшие виды лондонцы останавливались, глядя на этот удивительный выезд. Так мог шествовать шах или эмир с той части земли, где деньги падают золотым дождем прямо с неба. На самом деле так и было. Правда, хозяин «Кадиллака» Ахмед аль-Хасан не был ни шахом, ни эмиром, а капитал ему принесли нефтяные промыслы в Саудовской Аравии, владельцем которых был сначала его отец, а затем и он сам. Да, этот среднего возраста человек с продолговатой головой (нос горбинкой), прямыми волосами и смуглой кожей, который сидел сейчас на переднем сиденье странного экипажа, мог позволить себе любую прихоть. Ахмед аль-Хасан странно походил на Ясира Арафата. Он был в таком же полувоенном костюме, с пистолетом, скуфьей на голове. Выглядел как на голографической картинке: с одной стороны – Ахмед аль-Хасан – красавец-мужчина с черными усами, с другой – точь-в-точь Арафат, с бородой, какая бывает у еврейского мужчины, когда он в трауре.

На заднем сиденье развалились мэр дружественной нам Александрии и мэр нашего города Деркето, последнего при каждом повороте бросало на сидящую рядом Рыжую Венеру…

Я видел ее лицо, которое расплывалось, превращалось в нечто вневременное, и с ужасом подумал, что начисто забыл о ней. Я даже с трудом припоминал, что произошло, почему я оказался в автобусе. Кажется, спешил в больницу, куда увезли укушенную змеей Челиту. Я смотрел на эту странную компанию, и мне казалось, что все они напоминают мне каких-то бесплотных духов, поскольку растворились в пространстве «Кадиллака». При этом я мог свободно входить в их мысли, читать их, и это отвлекало меня от того, что происходило в палате.

Ахмеду аль-Хасану было приятно внимание людей. Их всеобщая бездумная податливость. Он даже хотел выйти из автомобиля, немного размяться, заодно показать народу свою стать, но остановиться в этом потоке нельзя, машины могли сбить животных, и он с сожалением подумал, что Лондон, как и Нью-Йорк, где он пробовал подобный выезд, мало приспособлен даже для таких невинных затей. «Слишком неудобен, слишком неудобен», – снова думал он о Лондоне. Но на него по-прежнему смотрели завороженными глазами, точно он разбойник из сказки, который произнесет сейчас магическое слово, и все увидят, как медленно распахивается дверь пещеры, открывая взору блеск несметных сокровищ.

И все же мысль, что в Лондоне что-то не так, что-то неладно, обрадовала его. Он еще подумал о постоянной сутолоке, неразберихе, каком-то человеческом океане, который захлестнул этот город, весь христианский мир, словно над ним кружит песчаная буря, превращая город в желтое марево.

Только о Востоке Ахмед аль-Хасан думал с гордостью и нежностью. Его нос с горбинкой делал лицо хищным, а глаза устремлялись вперед как маленькие щупальца, выискивая хаос и беспорядок. Но раз уж он застрял в асфальтовых джунглях этого города – пусть любуются им, гордым сыном Востока, пусть смотрят на него с восхищением и завистью.

Читать дальше