Петр Шабах - Вода с сиропом

— Тебе что, нечем заняться? — спрашивал он меня, а я непонимающе смотрел на него поверх книжки «Приключения Чиполлино», с которой валялся в постели.

— Твой брат хоть немного помогает по дому, — продолжал отец, показывая пальцем на дверь за собой, откуда гудел пылесос. — Встань хотя бы и посмотри!

С неохотой поднявшись, я поплелся за ним. Отец открыл дверь и застыл, как вкопанный: мой брат лежал на диване с ватными тампонами в ушах и спал. Выключив пылесос, отец потряс его за плечо. Брат приподнял одно веко, и отец тут же вперся взглядом в его открытый глаз.

— Значит, обман? Взревел он. — Гнусный обман?!

Неподвижный глаз наполнился ужасом.

— Парни, парни! — причитал отец. — Вы что, хотите меня в могилу свести?!

Брат сполз с дивана, будто ему было как минимум восемьдесят, прошаркал к пылесосу и апатично стал водить шлангом по ковру. Отец занял его место на диване, устроился поудобнее и попытался перекричать монотонный гул:

— Мой отец меня за это убил бы! У меня подобный обман был бы первым и последним в жизни, — кричал он.

Брат его не слышал — куски ваты все еще торчали у него из ушей, так что все это представление предназначалось исключительно мне.

«Я-то тут при чем? — спрашивал я себя.

Потом отец встал и, сгорбившись, вышел из комнаты. Брат снова улегся.

— Ну, блин, ты обнаглел! — заметил я ему.

Его веки несколько раз дернулись. Я подошел поближе и склонился над его лицом — веки были уже неподвижны, и я понял, что брат опять спит.

У Андулки были красивые длинные волосы, которые всем очень нравились. Больше всего ими гордились ее родители. Мама каждый день любовно расчесывала их перед сном.

— Как принцесса, — шептала она ей. — Как маленькая принцесса.

Беда была в том, что Андулка свои волосы ненавидела. В ее альбоме, где были наклеены фотографии из женских журналов, на главном месте был портрет известной певицы с короткой воздушной стрижкой. Андулка тоже хотела воздушную стрижку и каждый вечер перед сном обдумывала план избавления от своих длинных волос. Однажды она призналась родителям, что хочет подстричься, чем привела их просто в ужас. От такой перспективы им даже стало плохо.

Тогда Андулка пошла на хитрость. Как-то вечером, вернувшись домой, родители обнаружили ее сидящей на столе в кухне. Своими огромными карими глазами она наблюдала за их реакцией.

В волосы, всегда аккуратно расчесанные на пробор и сплетенные сзади в косички, каким-то нечеловеческим способом была вплетена расческа с мелкими зубьями.

На следующий день Андулка скакала по улицам с прической своей мечты. Соседский парень, проезжая мимо нее на самокате, потерял на мгновенье контроль за управлением и врезался в мусорный бак. Приобняв жестяную емкость как женщину после долгой разлуки, он в необъяснимом порыве быстро ее поцеловал и покатил с ней дальше вниз по улице.

У нас дома была стенгазета. Висела она на почетном месте в коридоре. В ее верхнем углу я приделал пионерский галстук, а прямо под ним регулярно менял газетные вырезки. Чаще всего это были заметки о победах советской науки, в первую очередь космонавтики, потому что она мне нравилась больше всего.

В середине стенгазеты было отведено место под меню — его собственноручно писал отец каждое воскресенье после обеда. Он писал для мамы блюда, которые необходимо было готовить в течение недели. Например:

Понедельник — сосиска с пюре, огурец.

Вторник — котлета, картофель с маслом.

И так далее.

Мама переносила это стоически, а когда я однажды спросил: «Господи, как ты можешь это терпеть?» — она ответила:

— Какой сегодня день?

— Четверг, — сказал я.

— А что у нас было на ужин?

— Макароны с ветчиной, — ответил я.

— А теперь загляни в меню.

Естественно, там было написано ризотто.

Я пошел в свою комнату. «Своя» означало, что я делил ее со старшим братом. Тот, как обычно, валялся на тахте, читал и грыз яблоко. Этот человек потреблял яблоки в неимоверных количествах. Огрызки он, как правило, кидал под мою кровать. Делал он это абсолютно механически, без всякого злого умысла — просто ему было так удобно. Когда он читал (а читал он почти постоянно), мир вокруг переставал существовать. Можно было на него кричать и все равно оставаться незамеченным. Однажды от злости я ему пукнул прямо в нос, чтобы вызвать хоть какую-то ответную реакцию, но он даже не пошевелился. Это приводило меня в бешенство. Брат был где-то очень далеко: с корсарами или туарегами.