Збигнев Домино - Пора по домам, ребята

Соломенная крыша. Погреб, выдолбленный в каменном откосе над ручейком, где в самый жаркий летний день всегда холодная как лед простокваша. Овин, в котором он так любил спать с отцом на свежем, душистом сене. Конюшня. Он огибает ее. Лужайка перед домом. На изгороди висит глиняный горшок. На лужайке — пестрая корова позвякивает цепью. Глухой стук топора. Дед вбивает колышек, чтобы привязать буренку. Сон это или явь? Дом. Погреб. Конюшня. Овин. Изгородь. Буренка. Дед. Все выглядит так, как Сташек запомнил в детстве и вспоминал долгие годы с непередаваемой тоской.

— Дедушка!

Старик застыл с занесенным топором. Медленно поворачивается в ту сторону, откуда, как ему показалось, услышал голос.

— Дедушка! Дедушка!

Сташек бежал длинными прыжками, перескочил через изгородь и очутился в объятиях старика.

— Сташек, внучек!..

Дедушка был в доме один. Сели завтракать. Творог, масло, яичница. Сташек открыл консервы. Дедушка вытащил из буфета бутылку самогона.

— Полагается выпить по одной со свиданьицем, — сказал он, как бы оправдываясь перед внуком. — Ну и мужичище из тебя вырос!

Опрокинул большую стопку из толстого граненого стекла. Крякнул, вытер усы и налил туда же Сташеку.

— Твое здоровье, дедушка! — Сташек выпил, поперхнулся, закашлялся. — Ну и крепка!

— Это самогон. Сразу видно, что непьющий ты. Это хорошо. — Заткнул бутылку свернутой из газеты пробкой. — А я здесь, как видишь, один-одинешенек горе мыкаю. Стефан, с тех пор как его немцы забрали в концлагерь, а случилось это под Рождество в сорок втором году, не дает о себе знать. Боюсь, как бы он там случайно…

— Не думай так, дедушка. Война только что закончилась, люди еще только возвращаются.

— Дай бог, чтобы так было, как ты говоришь. А Изидор, с тех пор как влез в политику, совсем не бывает дома. По правде говоря, за ним уже несколько раз приезжали из Жешова.

— Чего хотели?

— Говорили, что он прячет оружие и связался с лесными братьями.

— Дедушка, а скажи мне, только честно: чего хотят эти лесные? Чего не хватает дяде Изидору? Ведь Польша-то уже есть. Так что им еще нужно?

— А я знаю? Говорю ему: «Ты лучше хозяйством займись, ведь это твое крестьянское дело, а в политику не лезь». А он мне в ответ: «Ты хочешь, чтобы коммунисты костелы позакрывали, а тебя в колхоз загнали?» Ну и сказывает, что коммунисты не удержатся долго у власти, вот-вот Запад выступит и погонит русских. Новая война, говорит, скоро начнется.

— Что они там с ума посходили с этой войной? Им все еще мало? Как и с этими костелами. Вот мы даже сами там, в Поморье, ксендзу провели в костел электричество. А знаешь, кто отдал такой приказ? Наш командир батальона, русский, майор Таманский. А разве у вас здесь закрыли хоть один костел?

— Э, где там, у ксендзов как брюхо росло, так и растет. До сих пор эти юродивые им кур носят. А колхозы? Ты ведь, Сташек, был в России и знаешь, как там?

— Знаю, дедушка. Никто там из одной миски не ест, общих жен тоже не имеют. А если кто хочет работать, не ленится, тот и живет по-человечески. Но это Россия, а здесь, у нас, Польша. Если бы государство собиралось создавать колхозы, зачем бы оно тогда раздавало помещичьи земли крестьянам?

— Так-то оно так. У нас тоже провели земельную-реформу в Саркачках. Но люди поначалу взяли землю, а потом некоторые из них перепугались и сдали ее обратно. Боятся.

— Чего?

— А вдруг вернется довоенная власть? Лесные тоже против реформы. В Бороке двух крестьян убили.

— За что?

— Люди сказывают — за то, что взяли помещичью землю, с коммунистами якшались. Ведь у нас тоже их здесь, в Калиновой, немало. К примеру, Юзеф Скочиляс, не наша родня, только фамилия такая же, — хороший мужик, ничего сказать не могу. Так эти лесные уже несколько раз за ним приходили, только везло ему, потому что не заставали дома. А теперь он уже даже дома не ночует, прячется по ночам, где только может. А по правде говоря, и нам не помешал бы кусок земли из Саркачек, почва-то там плодородная, как раз под свеклу. Ну и близко, прямо через Струг…

После обеда собрался Сташек в Дзялы к Гробельному. Судьба отца не давала ему покоя. Да еще этот дядя Изидор. Ничто не радовало его. Не так он представлял свое возвращение в родную деревню. Сташек шел проселком по полю, сторонился людей. Ему ни с кем не хотелось встречаться. В деревне уже знали, что к старому Скочилясу приехал в отпуск внук, здесь никогда ничего не утаишь, да тем более когда в деревню приезжает чужой, да еще — издалека. Но все-таки не удавалось совсем избежать встреч, особенно с соседями. То пройдешь через чей-то двор, то через чей-то сад, либо под чьими-то окнами. Сташек ходил в форме, с автоматом, иначе было нельзя. Может быть поэтому, люди, едва увидев его, исчезали за дверями, сворачивали за угол, выглядывали из-за занавесок. Калиновая жила не только желанием все узнать, но и страхом. Горько было от этого у Сташека на душе. Те же холмы и овраги, перелески и тропинки, старые вербы, одинокие груши и деревянные кресты на перекрестках дорог, тот же белокаменный монастырь и тот же Струг. И ведь люди-то те же, только многих из них унесла война. И оказывается — это уже не край его счастливого детства, где он бегал босиком, с вечно ободранными коленками, с краюхой хлеба, смоченной молоком и посыпанной сахаром, с сопливым носом, плескался в Струге, таскал мак с грядок и яблоки из соседних садов…