Алан Черчесов - Венок на могилу ветра

А еще спустя год, когда ее дочь занедужила корью и уже через несколько дней (если точной быть, то две недели. Ровно столько же дней разделяло и их появленье на свет) заразила мальчишку Цоцко, Дзака ощутила вдруг: грянет беда. С Ацы-рухс, слава Богу, все обошлось, а вот младший в их доме скончался. И тогда, надрываясь внезапно душой, презрев страх и опасность, обезумев от ночи и горя, от того, что так близко страданье Цоцко, Дзака ринулась в новую пропасть, потерялась в ней жаждой любить и предала себя его ложу. Это было подобно закланью.

Но Цоцко подчинился ей только лишь раз, а потом ускользнул, предпочтя ее жертве привычную ненависть, которой отныне она защищала себя от его серых глаз. И поскольку в ней все-таки жаркой обидой бурлила гневливая ревность, Дзака рассчиталась с ним тем, что купила постыдную тайну сестры, бесстрашной Роксаны, заплатив за нее Казгери сразу десять монет серебром, а потом, тем же вечером, там, все в той же Развязке, поднесла ее удивленьем в постель к старику. Так впервые она отомстила. Так впервые она поняла, что, ничтоже сумняшеся, стала причаст-на к убийству. Пережить это было нельзя. С этим можно было лишь жить.

Она и жила. Иногда ей бывало настолько противно, что хотелось сбежать. Но бежать было некуда: все пути вели к ней же самой.

Старик умирал. На теле его она различала чуть заметные язвы. Ей пришло вдруг на ум, что по ним она может читать его боль и грехи. Порой ей казалось, что в нем просыпается совесть, но она понимала, что это не так: он чрезмерно усердствовал оттянуть свой конец, а совесть — та могла его только приблизить.

Странное дело, у Дзака случалось время от времени чувство, что она обязательно справится с тем, что ей еще суждено. Причиной тому — Ацырухс. Дочь ее правда прекрасна. Она так красива, чиста, что Дзака нужно мужество, чтобы к ней прикоснуться. Она никак не поверит, что дочь от нее: слишком много в ней кроется счастья и света, будто все то, чем была так бедна ее мать, чего отродясь не бывало в ее дряхлом, жестоком отце, досталось сполна плоду их же совокупленья. Значит, чудо все-таки было тогда…

Однако Дзака до сих пор не поймет, любит дочку свою или нет. Наверно, скорее боится, чем любит. Потому что любить означает отдать всю себя, а вот этого, право, Дзака и не хочет: опасается вымазать грязью. Кто-кто, а она понимает: стоит только лишь раз запятнать себя чем-то — вовек не отмыться. Ацырухс для нее подобна святой. Дзака молится втайне о том, чтобы дочь от нее убежала. Она молится искренне, страстно, попадает молитвой в закат и тихонько, скомканно плачет…

В такие часы она ощущает себя только дрожью да еще, может быть, пугливой, прозрачной слезой. Хотя б на мгновение ей хочется сделаться птицей, оторваться от пола, улететь куда-нибудь взмахом крыла. Потом она вспоминает, что такое Дзака, и вмиг каменеет губами. Ненависть требует много терпенья. Особенно если вокруг кроме нее-то и нет ничего.

Опять наступает весна. Для Дзака она хуже, чем осень: по весне у нее появляется зуд. Кожа чешется, шелушится, опадает снежинками, будто линяет. Вот бы так поменять свою душу… Что-то странное здесь происходит — то Алан, то старик, а теперь и она. Крыша дома их обрастает чешуйчатой скользью. Ветер хлещет по ней, но не может пронять.

Как-то раз она видит: на заднем дворе Казгери напряженно следит за калиткой Хамыца. Ей известно, что означает сей взгляд. Впрочем, ей до того нету дела. Она идет в дом, чтоб ничего не понять. День еще зачинается. Солнце лениво ползет из-за легких, обманчивых туч в прохладу бездонного неба.

Она слышит, как дверь отворяется, по шагам узнает Казгери, замирает с кастрюлькой в руках, переводит вопросом глаза на сноху свою, тощую бабу Тугана, та в ответ пожимает плечами и с вызовом ей говорит:

— На охоту собрался. Что тут такого?

Дзака соглашается. К ним в хадзар входит с полным ведром вторая сноха. Она охает, обливается потом. Скоро ей снова рожать. Сквозь окно Дзака замечает, как Казгери не спеша бредет по мосту. Вот так штука! Впервые кривоногий хитрец не бежит, а степенно треножит свой шаг, словно вдруг решил поиграть в растяжку со временем. Это так необычно, что у Дзака рассекает морщиною лоб. Она хочет не думать о том, что готовится в воздухе, но в глазах у нее раз за разом нежным розовым облаком возникает младенец. Тот самый, которого ждали семь лет кряду. Что-то в ней обрывается страхом, заставляет выронить нож, она думает: «Только не это. Боже, Ты не позволишь ему…» Но, едва эта мысль промелькнула, как она понимает: конечно, позволит. Он позволит им все, как всегда позволял до сих пор…