Алан Черчесов - Венок на могилу ветра

Мать много плакала. До сего дня она и не сознавала, как привязалась к этой вредной и толстой старухе за какие-то несколько лет. Возможно, дело было в том, что когда-то давно та оказалась причастна к рождению того, кто заменил ей собою весь мир. Хотя, может, и нет. Когда любишь мужа, бывает и так, что свекровь незаметно становится даже роднее собственной матери, — в том смысле, что обе вы каждый день друг для друга возникаете из одной и той же тени. Это злит, но сближает. Жалко старуху… Без нее дом стал больше и холодней. А впрочем, шел ведь декабрь. Земля подмерзла, разбивать ее кирками было непросто. Звон с погоста раздавался такой, что его было слышно в хадзаре. Лицо у старушки расправилось и стало опять незнакомым, и только теперь, пристально глядя в него, мать поняла, что ничего о ней так и не знает. За молчаливыми распрями им так и не довелось ни о чем толком поговорить. Мать сильно плакала. Никто не решился ее упрекнуть в какой-то неискренности. А отец в самый день похорон встал рядом с ней и тихо, сквозь зубы, сказал: «Не смей разводить тут мне сырость. Это уже не она, а только ее скорлупа. Нечего дурой прикидываться…» Но мать не прикидывалась. Просто свекровь хоронили рядом с их первой дочуркой. Изведет она ее там, подумала мать и опять тихонько заплакала. Отец отвернулся презрительно. Когда гроб опускали в могилу, пошел теплый снег…

XVI

И вот они впятером. За мальчуганов мать не боялась, а вот дочь огорчала: что хорошо в самом муже, не может быть здорово в малом дитя.

Нравом та в самом деле угодила в отца. Пяти лет с небольшим Роксана резала кур, била скалкой овец, загоняла в ограду, и умела, отправляясь на пашню, не обернув головы, разговаривать с буйволом, заставляя послушно брести за ней вслед. Случалось, она огрызалась отцу, а он отчего-то прощал. Конечно, не совсем уж так запросто, а понуждая ее перед тем повиниться. Однако мать понимала: это — так, одна видимость.

В восемь лет он позволил ей выстрелить. В качестве цели избрали дохлую крысу, в который раз подброшенную к ним во двор. Со второй попытки Роксана попала и стала визжать. Радость ее была велика. Ровные белые зубы. Алый рот. Не девчонка, а хищница прямо. «Когда-нибудь ты подстрелишь того, кто ее к нам сюда подложил», — сказал, ободряя, отец, намеренно громко, в расчете на то, что поднявшийся ветер разнесет слова за соседский забор, а потом уж и дальше по улице. Так и есть: отныне никаких крыс на дворе. Разве что только живые, но без тех, как известно, не обходятся даже подвалы церквей.

Лет с десяти он доверил ей жеребца. Девчонка скакала на славу. Она была справной и ловкой. Такой и росла. А мать тосковала: останется нам. Никто не возьмет. Порох в хозяйстве хорош, когда лежит себе в погребе, а не лезет обняться с огнем в семейный очаг. Достаточно было взглянуть девчонке в глаза, и становилось ясно, что они никого не боятся и вроде бы даже никем на свете особо не дорожат. Мать понимала, что глаза эти — не для гнезда. Для беды они, прости Господи… Так и случилось. Но это — потом.

А пока дочь росла, догоняя сынов. Если Туган был явно помечен свыше рукой своей, то Цоцко — пожалуй, глазами. Их проницательность многого стоила. Мальчуган был смекалист и, в общем, бесстрашен, хотя и не так очевидно силен, как его старший брат.

Зато младший был скрытен. Скрытен так, что язык его словно не знал, что творит голова. «Вот и ладно, — говорил ей отец. — Тоже неплохо. Понимает, что нельзя никому доверять. Повзрослеет — дойдет до того, что верить и мне перестанет, только я не в обиде. Недаром присловье: внимай да умом проверяй. Пусть поступает, как ему нюх подсказывает. Он у него прямо волчий. Хорька давеча вычислил в поле. Говорит, что по запаху. Не каждый сумеет. Может, конечно, и врет, да только на то, чтоб соврать и заставить поверить, тоже дар надобен. Нет, малый не пропадет…»

Наблюдать за тем, как пблнится погреб добром, хлев — скотом, а кладовая — потайными нишами, матери было, конечно, тревожно, хотя и не стыдно: чего там стыдиться, если сама она счастье свое обрела через дерзость обмана и кражи. Чай, не дешевле скота и вещей… И потом, в ней давно говорила привычка: что бы ни делал и как ее муж, все было нужно и правильно. Только б беды не накликать.

Но беда заявилась совсем не оттуда. До нее было несколько лет…

А пока — сыновья подросли. Можно было сниматься. Отец только ждал подходящий момент. Он все больше сердился и больше скучал. Видать, эта земля ему надоела: в ней не было проку. Она погрузилась в терпение. Похоже, и вправду смирилась. В общем, тоска…