— Тереза приехала!
— Кто? — переспросила пани Томчинская.
— Да Тереза! Тереза Яблонская!
В спальнях переживали не меньше, чем в учительской, по секрету делясь друг с другом своими соображениями, огорчаясь, что она не едет, — и так сжились с мыслью о ней, что по имени ее называли.
Я с ней познакомился. В этом году она заканчивает школу и как будто остается в Ежовой Воле. Будет работать в канцелярии и помогать нашему животноводу, пану Жербилло, старику в пенсне и неизменной ермолке; ему уже за семьдесят, он был когда-то инспектором по скотоводству в Могилевской губернии, а после первой мировой войны — управляющим в Ежовой Воле; в своей области это крупный специалист и степень получил давно, еще в Германии. Одет в лохмотья (его обчистили до нитки во время нападений на усадьбу), но вежлив со всеми до церемонности; стипендиатов — их у нас несколько — величает «пансионерами», школьное здание — «дворцом», клуб у него — это «fumoir»: во время оно, когда здесь еще помещик жил, это курительная была. В январское наступление сорок пятого года ему ногу зацепила шальная пуля. Ранение не тяжелое, но из-за него он застрял в Ежовой Воле. Пан Томчинский, назначенный сюда директором, всячески его опекал, а поняв, какой это знаток, предложил преподавать. Старик очень удивился, когда ему предложили учить мужицких детей. И до сих пор ребят из других школ — их в нашей округе несколько: пщеларская гимназия, ну и начальные — он иначе не называет, как «гаменами». А про своих учеников говорит ласково: «детвора». Лет ему много, к тому же он прихрамывает. Вот и решили назначить Терезу Яблонскую его помощницей, чем-то вроде ассистентки. Пан Жербилло, оценив ее способности, вызвался дополнительно с ней заниматься французским.
Но ветеринарное дело преподает не он. Ветеринарию, механизацию, сельское строительство и зоологию ведет пан Пахура, правая рука директора и в школе и в деревне по общественной работе. До войны — сельский учитель, всегда в одном и том же черном костюме, который у него совсем залоснился, он окончил бесчисленное множество разных курсов и преподавать может все, что угодно. Знания у него неглубокие, но уроки ведет он мастерски — в отличие от Жербиллы. Беседуя с обоими об их достоинствах и недостатках, директор отдает должное и глубоким познаниям одного, и умению другого, при отсутствии таковых, преподнести материал, чего не умеет первый. Старика Жербилло мнение директора вполне устраивает, Пахура же, слыша это, вешает нос.
Я не сказал еще о польском языке и об истории старой и новой Польши. Это сфера пана Смелецкого, студента третьего курса исторического факультета, который каждую неделю уезжает на воскресенье и понедельник в Варшаву. Человек он, несомненно, образованный, но поговорить с ним пока не удалось, очень уж он занят. Работает много, спит мало — заключаю это из того, что в щели (между нашими комнатами есть дверь) всю ночь виден свет. Через месяц у него экзамены, вдобавок он много читает. Директор очень его ценит. В частности, за то, что Смелецкий занимается с отстающими из второго класса: они в этом году должны были бы кончить, но у них много задолженностей и пробелов. Таких наберется с десяток. Когда Жербилло застает его в классе в неурочные часы, то говорит: «Смотрите, как бы сами на второй год не остались!» — «Я один, а их десятеро!» — отвечает Смелецкий. Директор ставит ему в упрек только одно: что он слишком слепо придерживается довоенных учебников, а в них многое трактуется неверно. И рекомендует ему разные книги и брошюры, кстати, мне — тоже. Но у меня благодаря химии, физике и математике более выгодное положение.
Уроков я пока еще не давал. Завтра первый. Нагрузка у меня двадцать часов в неделю. То есть примерно по три в день. А в первую неделю, по настоянию Томчинского, всего два. И никто, по его распоряжению, в том числе он сам, не будет в первый месяц приходить ко мне на уроки. По его мнению, не следует меня смущать, пока я еще не освоился. Но он ошибается, если думает, что мне будет неловко перед учениками. Со здешней молодежью отношения у меня хорошие, дружеские. Ко многим я испытываю симпатию, надеюсь, взаимную.
Вчера директор привел меня на собрание школьного совета. Это главный орган школьного самоуправления. Совет делится на много секций. Одна из них — бытовая, причем ребята все делают самостоятельно. Собирают с учеников деньги, сами ими распоряжаются. Ездят за продуктами, распределяют стипендии, выделяемые школе воеводским отделом народного образования. Согласно уставу, им приходится самим принимать серьезные решения. Так, за месяц до моего приезда местный мельник пригласил школьный оркестр, который организовала пани Томчинская, на крестины своего сына.
Читать дальше