Тадеуш Бреза - Валтасаров пир. Лабиринт

Утром иду на занятия. Сижу с ним на чужих уроках и слушаю. Часа два, три. Томчинский в тетради, аккуратно расчерченной на графы, делает заметки. Потом в учительской растолковывает мне, что к чему. Учить — дело непростое. Это целое искусство: суметь так объяснить, чтобы внимание учеников не рассеивалось и им не было скучно. Прописная истина? Конечно, но как добиться этого на практике? Особенно при неоднородном составе учеников. Образование получают они одинаковое, соответствующее двум классам гимназии, как во всех подобных школах. Но я имею в виду другое: разный уровень подготовки и огромную разницу в возрасте. В одном классе может оказаться пятнадцатилетний парнишка и мужчина двадцати пяти лет. У нас есть такой двадцатипятилетний ученик. Инвалид, хромой, скрываться перестал после амнистии. Есть и бывший милиционер. Его угнали на строительные работы в Германию, потом он работал в Силезии, был в армии, служил в милиции, а теперь вот учится у нас. Пишет каракулями, но память — феноменальная. Прочтешь ему страницу, и без запинки повторит слово в слово. Очень симпатичный, спокойный такой парень. Родом откуда-то из-под Мостников, мечтает поселиться в деревне и работать в каком-нибудь сельскохозяйственном кооперативе или товариществе по обработке земли. Отец крестьянин у него. Но в семье пятеро детей, а земли всего два гектара. Поэтому рассчитывать на то, чтобы отделиться и хозяйничать самостоятельно, не приходится. Его заветная мечта — стать дипломированным специалистом. Вот и зубрит ночи напролет.

Он не исключение. Таких энтузиастов — человек пятнадцать. Сидят по вечерам в пустых классах и занимаются. Учат уроки, пишут, чертят, вместе разбираются в трудном материале и — спорят. Изо всех сил стараются подтянуться. Помогают друг другу «на началах коллективной ответственности», как выражается мой директор. Хорошие ученики отвечают за слабых. Долг каждого успевающего — помочь отстающему. Так постановили они на собрании молодежной организации, называется она «Борьба молодых», и принимают в нее самых активных. Но кого к кому прикрепить, решает не молодежная организация, а школьный выборный совет, который непосредственно отвечает за успеваемость. Однако конкретно, какую кому оказать помощь, уже дело класса. В самоуправление вовлечены, таким образом, все ученики, сверху донизу.

Как бы ни относился ко мне директор, с ним приходится сталкиваться чаще всего. И с его женой, пани Марией, которая делила с ним в Ежовой Воле все невзгоды. На ее уроках я не был, она ведет практические занятия, а это значит, и методика и подход у нее иные, и, по мнению директора, ничего мне не дадут. Она у нас как живая летопись: помнит все до мельчайших подробностей, стоит завести разговор о том, что происходило здесь год или два назад.

Я часами готов ее слушать. Действительно, хлебнули они горя. Я уже упоминал о грабежах и вооруженных нападениях, но это еще не все. Занятия то и дело прекращались; напуганные учителя, не успев устроиться на новом месте, спешили, покуда целы, поскорей унести отсюда ноги. Учеников — раз-два и обчелся! Отдел сельхозучилищ никаких средств школе не выделял, а требовать с нее требовал. И все время грозились ее закрыть. Осенью, когда приехало всего десять человек, а от остальных, подавших заявления, месяца два не было ни слуху ни духу, все висело на волоске. Пусто было, голодно, тревожно, и каждый день кто-нибудь из учеников приносил новость — то, дескать, мельник со своими приспешниками не сегодня-завтра дом купит на слом и парк вырубит, то якобы директора поклялись убить в отместку за школу, а главным образом за политические убеждения. С грехом пополам перебились до первых морозов. Но тогда уже ни у кого сомнений не осталось, что школе конец. Не завезли топлива! Чем топить? Недели через две ученики и не скрывали, что хотят разъезжаться по домам. Еще день-два, и школа прекратит свое существование. И вдруг как-то вечером вспыхнул пожар. Молодежь погасила его — и осталась. Больше никто и не заикался об отъезде. Пани Томчинская множество таких подробностей помнит.

Или вот, например, как встретили первую ученицу-девочку. Она прибыла с большой партией детей из Германии, куда их угнали; тех, у кого родных не оказалось, репатриационное бюро распределило по школам-интернатам. Когда стало известно, что одну направляют в Ежовую Волю, директор, его жена и все учителя сочли это добрым предзнаменованием. Если центральное репатриационное бюро в Варшаве с согласия министерства сельского хозяйства направляет девочку к ним, значит, школу не только закрывать не собираются, но и вообще она на хорошем счету, иначе не доверили бы им опеку над сиротой. Не один, не два, а десять раз успели это обсудить в учительской, а о Яблонской (фамилия девочки) ни слуху ни духу. «Простая задержка или за этим что-то скрывается?» — недоумевали за плотно закрытой дверью учительской. И вдруг однажды после обеда с криком вбегают ребята: