Тадеуш Бреза - Валтасаров пир. Лабиринт

Гарч вскочил.

— Что это?!

Ответа и не потребовалось — все, не исключая Уриашевича, сразу поняли, что произошло. На поверхности, где до сих пор появлялись пузырьки, образовался водоворот. Со дна поднялись гравий и песок. Вода вспенилась и потемнела.

— Стена обвалилась, — помертвевшими губами вымолвил сигнальщик.

— Линь! — срывающимся голосом крикнул Гарч. — Линь как?

Подскочив к сигнальщику, он вырвал у него линь, дернул и побледнел. Линь не поддавался. Никакой упругости. Натянутый, но точно мертвый. Руке ни за что не удержать его так неподвижно.

— Заклинило, — едва слышно проговорил Гарч.

Уриашевич заметил, что стрелка манометра скачет.

— Шланг придавило! — переполошился он. — Проходит воздух?

Пока проходил, хотя с трудом. Маховые колеса крутились медленно, с усилием. По-видимому, воздушный шланг зажало той же тяжестью, что и линь. Но шланг, армированный стальной проволокой, был прочный. Сплющить его не так-то легко.

— Проходит воздух? — нетерпеливо спрашивал Уриашевич. — Проходит или нет?

— Проходит, — с трудом выдохнул один из парней у помпы.

— Еле-еле, — чуть слышно прибавил второй.

— А давление как?

— Бывает хуже.

На взбаламученной, местами рыжеватой, местами желтой воде пузырьков не было видно. Но если воздуха поступало недостаточно, Конколь мог его и не выпускать.

— Вон, вон!

На понтоне — впервые с тех пор, как ощутили толчок, — вздохнули с облегчением. Там, куда указывал Уриашевич, на поверхности появлялись характерные, хотя и редкие, слабые пузырьки.

— Надо ему трос с петлей бросить, — предложил сигнальщик.

Он не выпускал линя из рук, хотя тот висел совершенно безжизненно. Но мог ведь и ожить! Надежда не потеряна.

Гарч нагнулся за тонким тросом с петлей на конце.

— А вы весло берите, — бросил он на ходу Уриашевичу. — Главное, спокойствие. Спокойствие и спокойствие.

Он беспрерывно повторял это слово. Повторял, пока они плыли к месту, где должен был находиться Конколь. Бормотал, пока Уриашевич маневрировал веслом: мотор запускать было нельзя, чтобы не взволновать воду. Повторял для бодрости, опуская на дно канат.

— Как давление? — поминутно окликал Уриашевич парней у помпы.

— Дело дрянь.

— Дно, — одними губами проговорил Гарч.

Вытянув руку, водил он тросом по дну. Перегнулся через борт и тралил, тралил. Напряженно, словно прислушиваясь.

— Что там у вас? — спрашивали с понтона.

Ничего нового они сообщить не могли. Петля то и дело за что-то цеплялась. И Гарч тянул за канат. Выжидал. Но безрезультатно. Потом отцеплял петлю — это было не так-то просто — и снова шарил. На фут вперед. В сторону. И опять сначала. Петля задевала за камни, выступы, но Конколь пока не ухватился за нее. Между тем кусок стены, который намертво прижал ко дну сигнальный линь и защемил шланг, в любую минуту мог сдвинуться и придавить шланг окончательно. А заодно и Конколя. Если этого еще не произошло.

— Как дела?

Молчание. По-прежнему молчание. И вдруг — крик:

— Есть!

— Есть?

— Есть! Есть!

Гарч проверяет. Характерными короткими рывками подергивает за канат. И секунду спустя канат дергается в ответ точно так же. По всему телу до кончиков пальцев разливается тепло.

— Есть, — поднимает голову Гарч. — Отвечает.

Теперь все зависит от Конколя. Но Гарч спокоен: Конколь свое дело знает. Петлю в таких случаях обычно закрепляют и вместе с подавшим канат сдвигают преграду с места.

— Закрепил? — нервничали на понтоне.

И не без причины. А что, если он руками свободно действовать не может? Практика не всегда совпадает с теорией. Под водой всякое бывает.

— Закрепил!

Гарч закидывает конец троса за спину. И туго-натуго прямо по обнаженной спине обматывается им. Потом опускается на колени.

— А что теперь? — торопливо допытывается Уриашевич. — Запускать мотор?

Гарч хочет оттянуть тяжесть на себя. Это ясно. Но неясно другое: зачем в качестве кнехта использовать себя, когда можно закрепить канат на моторке.

— Нет, не надо, — говорит Гарч, — слишком резкий рывок будет.

И, весь напрягшись, поднимается с колен. Медленно, осторожно. В таких случаях легче испортить дело, чем поправить. А чуткая рука — от кисти до плеча — лежит на канате — наготове.

С понтона сообщают: воздух пошел легче. А еще через несколько минут, что сигнальный линь ожил. И, наконец, что сам Конколь зашевелился.

— Гарч, бросай! Хватит! — кричит сигнальщик. — Он вылез! Вылез!