Тадеуш Бреза - Валтасаров пир. Лабиринт

Он твердо был убежден, готов был поклясться: случись ему сейчас ехать в Варшаву из сельской своей школы и вести эти разговоры, результат был бы иной! Но сделанного не воротишь. Он не в Варшаву едет на несколько дней, а уезжает из нее навсегда. И никому даже не сообщил об этом. Напрасно ждали его в Ежовой Воле, а теперь-то и ждать перестали, он окончательно себя скомпрометировал своим поступком.

А потом обрушилось на него выступление Биркута. Оно звучало у него в ушах, когда он стоял рядом с капитаном и теперь, когда сидел за столом, тупо уставясь в одну точку. Съел, что ему принесли, занятый своими мыслями, думая все об одном. Расплатившись, вышел из ресторана и наискосок, как сказала кассирша, пересек площадь. Однако плутать пришлось довольно долго, пока нашел он дом, где Биркуту удалось снять для него комнату. Это было далеко. За мостом, за городом — и еще порядочный кусок надо было пройти от последних приморских вилл. Рядом был пляж, но дом стоял, отступя от берега, в этом месте обрывистого, острым клином вдававшегося в море. Для защиты от ветра, который свободно гулял здесь, дом построили в лесу. Как и весь дачный поселок, задуманный в свое время с большим размахом. Но поселка не существовало. Он не уцелел. Только один-единственный дом пощадила война.

— Вам кого? — услышал вдруг Анджей.

Тут только заметил он на огороде возле дома девочку лет двенадцати; увидев его, она перестала полоть, но не выпрямилась.

— Здесь живет пани Зандова?

— Здесь.

— Можно с ней поговорить?

— Мамы дома нет.

Лицо у девочки было круглое, одутловатое, серые глаза беспокойно бегали.

— Я от капитана Биркута, — сказал Анджей.

— Насчет комнаты?

— Да. А когда мама вернется?

— Она завтра приедет из Кшенева.

— Завтра? — огорчился Анджей. — Как же быть?

Но девочка уже стояла рядом, листом лопуха вытирая руки, перепачканные мокрой землей.

— Сейчас я комнату покажу.

Комната была большая, на втором этаже, с видом на лес; как выяснилось из дальнейшего разговора, мать предупредила девочку о возможном постояльце. Но не ограничилась только предупреждением. Кровать была застелена чистым бельем. Рядом с жестяным умывальником стоял высокий кувшин с водой. А на кухне можно было подогреть обед или выпить чаю.

От чая Анджей не отказался. Он спустился с девочкой на кухню и выпил два стакана подряд. В приоткрытую дверь увидел он смежную с кухней комнату — большую, с тремя кроватями.

— С вами еще кто-нибудь живет? — поинтересовался он.

— Тетя. Она заболела.

Девочке она доводилась скорей двоюродной бабкой, а не тетей. Старушке было под восемьдесят, но до сих пор она чувствовала себя хорошо, помогала по хозяйству, все делала, когда пани Зандова была на работе, а девочка в школе. Только в последнее время стала хворать. И Зандова как раз с ней поехала в Кшенев, в больницу.

— А раньше вы где жили?

Оказалось, в Гарволине; там была у них лавочка, которая сгорела в первое же утро после начала войны. В следующие дни городок был разрушен почти целиком. Так что после освобождения не имело смысла туда возвращаться.

Да, по правде сказать, и некому было! Отца девочки убили еще в сентябре, братья его погибли в Треблинке, детей их при разных обстоятельствах постигла та же участь; из родни Зандовой в живых осталась только тетка — та самая, которая заболела сейчас. Здоровье девочки тоже оставляло желать лучшего. У нее была дистрофия сердечной мышцы. И нервы расшатаны. Из-за нее уехали они из Лодзи, где поселились было после войны.

— Ну а в Оликсне как? — спросил Анджей.

В Оликсне, по словам девочки, она поправилась, чувствует себя хорошо, а раньше бывало по-всякому. Она подразумевала не Лодзь, а все эти годы — войну, концлагеря, скитания, гетто; ей и хотелось бы это забыть, но нервы ее, сердце, серые пугливые печальные глаза забыть не могли.

— Как здесь хорошо, — прошептал Анджей.

В открытое окно ветерок доносил запахи леса. В небе, скрипуче вскрикивая, кружили чайки. Шумели деревья. Тягостное впечатление производили только разбросанные по поляне остовы небольших — однокомнатных или двухкомнатных — домиков, первоначально летних и лишь позднее утепленных и приспособленных для зимы, когда немцы, спасаясь от бомбежек, стали убегать из городов. Но война настигла их и здесь!

— Только пустынно очень! — дополнил Уриашевич свои ощущения. — А раньше жил у вас кто-нибудь?

— Жили.

— А почему уехали?

— Погрузили как-то ночью вещи на машину, и больше мы их не видели.