выйти из операционной
живой.
Каково это – умереть?
Все равно что уснуть?
Погрузиться в черную тишину…
Быть может, это даже неплохо –
если, конечно, нас действительно
ждет ничто.
Но кого я обманываю?
Смерть должна быть гораздо, гораздо страшнее,
иначе люди
не пытались бы
уйти от нее любой ценой.
Быть может, смерть
ослепительна
и свирепа.
Быть может, это полная противоположность
сна,
мучительное пробуждение –
встреча с реальностью.
Именно это и страшно,
именно это
невыносимо.
Но никто не знает, что там,
покуда сам не попадет
на тот свет.
Пока я только знаю,
что меня положат в гроб с медными ручками,
гроб этот опустят в землю,
и
у меня нет абсолютно никакого желания
лезть
в эту штуку.
Джон приезжает в больницу
без Ясмин.
Он кладет на прикроватную тумбочку
букет увядающих белых роз,
затем начинает возиться
с вазой, водой и газировкой,
чтобы их освежить.
– Вы поссорились? – спрашивает Типпи.
– Мы с Ясмин? Вовсе нет. Она уехала на свадьбу, –
поясняет он. –
А я не хотел ждать.
Хотел скорее вас увидеть.
Он остается на несколько часов, а перед уходом
крепко обнимает нас обеих,
потом быстро целует меня –
не всем арбузным ртом, как в прошлый раз,
а почти целомудренно,
одними губами.
Когда он уходит, Типпи спрашивает:
– Что это значит? Вы – пара?
Я пожимаю плечами.
– Вряд ли.
– Может быть, ему вздумалось
поэкспериментировать, – говорит она. –
С другой стороны, так можно сказать
о любых отношениях.
– Это ты сейчас пытаешься не быть гадиной?
Приятное говоришь? – спрашиваю,
пихая ее в бок.
Она улыбается.
– Да пошла ты!
О нем.
О нас, сросшихся грудью,
сердцами.
Но куда же тогда подевалась Типпи?
Как ни ищу,
я нигде не вижу сестры
и не слышу ответа
на свой зов.
Он говорит:
– У тебя же есть я, –
но,
просыпаясь
с криком
в слезах
и в поту,
я понимаю:
Джона мне
недостаточно.
Наша семья устраивает вечеринку,
и мы все старательно делаем вид,
что она не прощальная.
Приходит куча народу.
Двоюродные братья, которых мы не видели
с тех пор,
как у них сломались голоса,
врачи, которых мы знаем всю жизнь,
и даже миссис Джеймс из «Хорнбикона»
(она предупреждает, что после возвращения
в школу
никто не даст нам поблажек).
– Вы будете сдавать экзамены,
как и все остальные.
Она хочет казаться доброй,
но что за чушь она несет!
После операции мы не сможем ходить,
и нам точно придется делать поблажки.
Ясмин и Джон врубают музыку на полную
громкость,
и медсестра, принесшая градусник,
велит нам вести себя тише:
дескать, мы беспокоим других пациентов.
Когда все уходят,
Ясмин хлопает нас по бокам,
словно проверяет – нет ли в карманах сдачи.
– Скоро увидимся, дурочки, – говорит она
и исчезает,
не в силах сказать что-то еще.
Джон обнимает нас обеих
и кладет голову мне на плечо.
– У нас всегда все было непросто, знаешь…
Я позволяю своему никчемному сердцу
в последний раз замереть от его голоса,
а потом отстраняюсь.
– Не сегодня, – говорю.
Каролина просит Пола сфотографировать
нас втроем
и просовывает голову между нами.
На подбородке у нее крошки шоколадного
торта.
Она кричит: «Сыр!» секунды три, а потом
устанавливает фотку на главный экран телефона.
– Я скоро приду брать у вас постоперационные
интервью, лады? –
говорит.
И сжимает наши коленки.
– Вы чудесные, обе!
Музыка умолкает.
Со стола убирают еду.
Бабуля включает телик,
а мама с папой уходят подписывать очередные
бумаги.
– Я не успела сделать все, что было
в списке, – говорю,
и Дракон придвигает стул поближе.
– В каком таком списке?
Я сглатываю.
– Ну, в списке дел,
которые надо успеть перед смертью.
Дракон морщится и таращит глаза,
стараясь не заплакать.
– Грейс так и не залезла на дерево, –
поясняет Типпи.
– Тогда пошли, – отвечает Дракон
и вручает нам костыли.
У лифта нас останавливает медсестра.
– Что-то случилось? – спрашивает,
беря меня за локоть.
– Хотим подышать воздухом, – отвечаю.
Медсестра мотает головой.
– Нет. Лучше не надо.
– Ее сейчас вырвет! – говорит Типпи. –
Читать дальше