Ольга Бондарева - Жизнь в четырех собаках. Исполняющие мечту

В таких ситуациях Сармат начинал ходить кругами вокруг сидящих щенков, усыпляя их бдительность, а потом — исподтишка и внезапно — набрасывался сзади и успевал хватануть одного из щенков за гачи, а другого за сухожилие на задней ноге. Дети вскидывались на задних ногах, визжали от боли и непредвиденного вероломства родного папаши. Их возмущению не было границ. Не придавая значения воплям отпрысков, Сармат нападал вновь и вновь, но теперь детки держали ухо востро и ловко уклонялись от нападений отца.

Сармат вдалбливал в головы щенков ловецкие знания: где находятся слабые места волка или другого зверя, а заодно и самих борзых. Сармат приучал щенков к самостоятельности и готовил к схватке со зверем, из которой они просто обязаны были выйти победителями.

А еще он наставлял детей элементарной вещи: не докучать хозяевам, если те устали или пребывают в плохом расположении духа. Сармат всегда великолепно угадывал наше настроение и то крутился подле нас, то исчезал с глаз долой. К году его методой в совершенстве овладели и Наян с Анфисой.

Их маму в молодости не волновали наши трудности и наши чувства. Айна настойчиво требовала исполнения своих желаний. Девочка получала искомое благодаря непреклонному напору. Именно он заставлял подчиняться ее воле, и — спасибо ему — в полях мы забывали о плохом. Теперь Айна состарилась и мало в чем нуждалась. Кроме того, она стала матерью, любила щенков и сознавала, как тяжело управляться со сворой борзых. Постаревшая борзая сдерживала свой зловредный характер ради детей. Она заботилась, чтобы щенки оставались с нами всю их жизнь.

Щенки росли разными не только внешне, но и по характеру. Наян — спокойный и уравновешенный — медленно принимал решения, жил осторожно, точно волк. Громы и молнии, громкие звуки машин и взрывы покрышек останавливали его на полушаге. Он вглядывался в небо или дорогу и не двигался с места до тех пор, пока звуки не прекращались или пока ему не удавалось их осмыслить. Наяну требовалось разобраться в настоящем, чтобы обезопасить себя в дальнейшем продвижении по чуждому и не всегда понятному миру.

Анфиса интересовалась явлениями природы и города мимоходом и второпях и воспринимала их с равнодушием. Ей было море по колено. Ничто не могло помешать девочке — главное, нагуляться и наохотиться. «Гром так гром, молния так молния, машина так машина, взрыв петарды — ну и черт с ним!» — мельком проносилось в сознании Анфисы. Все это в ее понимании существовало параллельно и ничем примечательным не являлось.

На улице Наян любил осмотреться: его интересовали прохожие, погода, почва, травка, ветер, цветочки — особенно цветущая сирень. Анфисе перечисленные подробности бытия были до лампочки. Она рвалась в поля, чтобы побегать, порыскать, поднять и изловить зверя.

К людям отношение щенков тоже разнилось. Наян то добродушно, то с опаской взирал на человеческие существа. Их приближение воспринимал флегматично. Анфиса на людей рычала и на них кидалась. К детям относилась со строгой сдержанностью.

Как-то вечером я с шестимесячной Анфисой вышла на прогулку. Осень — в разгаре, смотрится, как позднее лето. Во дворе нежарко, солнечно, зелено, сухо. Мимо нашего подъезда проходила мать с малолетним ребенком. Малыш капризничал и противился матери — не хотел идти. Мать с силой дернула его за руку, и ребенок упал на землю. Мамаша опять дернула ребенка за руку (только теперь чтобы поднять) и раскричалась на несчастного отпрыска.

Анфиса пронаблюдала сценку. Когда женщина повысила голос на упавшего ребенка, моя борзая рванулась с места в их сторону. Я придержала девочку, но она все-таки гавкнула на мать. Та накинулась на меня с оскорблениями, обвинила, что вожу без намордника злую собаку, которая бросается на детей. Сдерживая гнев, я разъяснила, что собака нападала на нее, а не ребенка, и мне не терпится поступить точно так же. Жестокость непозволительна для матери — даже собака это понимает.

Воинствующая поначалу, мамаша заткнулась, взяла ребенка на руки и убралась подобру-поздорову. С того времени Анфиса вообще не подпускала к себе и к нам людей.

Она была очень умна и ранима. Ничего не забывала — ни плохого, ни хорошего. В том числе: ни нашего доброго к ней отношения; ни трепетных чувств своей хвостатой родни; ни неприязни, которую испытала к ней ветврач; ни обидных слов, брошенных в адрес Наяна лицом, недолюбливающим лиц кавказской национальности; ни злобы человеческой матери к собственному ребенку. Ничего! Но память девочки, как и ее саму, отличала справедливость.