Дитер Нолль - Киппенберг

— Я не это имел в виду, — оправдывался Босков, — и прекратите ваши бестолковые речи.

— Хочу сделать одно признание, Босков, — вдруг вырвалось у меня. — Несколькими минутами ранее я уже был готов снова упрятать под замок проект Харры, а Папсту с наилучшими пожеланиями вернуть его экзотическую тисненую папку. Но я не сумел так поступить, и не спрашивайте, что во мне при этом происходило, все сплошь эмоции, а эмоции, как известно, не по моей части. Я уже многое передумал за последнее время, как ни странно, именно после отъезда Шарлотты. Может, когда-нибудь потом я подробнее расскажу вам о своих раздумьях, сейчас же речь не обо мне и не о них. Вы сказали, что здесь мы имеем только бумаги. Но вы не хуже моего знаете, что это куда больше, чем просто бумаги.

— Ну да, ну да, — заговорил Босков нимало не растроганный. — Вы очень красиво говорите и очень убедительно, и я хороню себе представляю, какую борьбу вы вели с самим собой. Но получается довольно нелепо; вы ведь уже два года назад понимали, что мы имеем здесь дело с научной сенсацией. Тем не менее два года назад вы переключили свою вошедшую в пословицу широту взглядов исключительно на теорию, предоставив толстяку метаться по инстанциям, терять два с половиной килограмма своего драгоценного живого веса и задыхаться от досады, потому что ни одна собака этим делом не интересовалась. Вот как обстояло тогда дело, Киппенберг! Хочу надеяться, что в ваших эмоциях — которые, как известно, вам никак не свойственны — хоть немного, хоть чуть-чуть присутствовали такие соображения. Вот бы славно! Мне ведь что всего обидней? Что я уже тогда предвидел: здесь можно без шума, без крика, разом возглавить начинание. А сообразить, что мы сможем в один прекрасный день использовать этот способ при производстве любого медикамента — вот этого, например, хотя в настоящее время его проще простого добывать из растительных экстрактов, — вы могли не хуже меня.

Тут Босков поглядел мне прямо в глаза. Почему же под этим взглядом я не признался ему, какая тут существует связь и как это все выглядело на самом деле два года назад?

Сегодня я знаю почему. Потому что в глазах человека, подобного Боскову, ты можешь заслужить доверие лишь тогда, когда готов открыто признать свою вину. Характер в числе прочих компонентов слагается также из сознания больших и малых бесхарактерностей, совершить которые провоцирует тебя еще далекое от совершенства общество, коль скоро ты несешь ответственность и наделен полномочиями. Тогдашний Киппенберг боялся за свой авторитет, страшился последствий, которые неизбежно влечет за собой правда. Тогдашний Киппенберг сложил свои бумаги и сказал:

— Сегодня вечером мы спокойно обсудим все это с Папстом.

Зазвонил телефон. Босков снял трубку, послушал, сказал: «Ну, разумеется», — и мне: «Это товарищ Ванг». Я хотел уйти, но Босков задержал меня.

— Да вот еще, — сказал он. — Кортнер то и дело срывается. То, что он вымещает злость на подчиненных, не ново, но сегодня он слишком откровенно разыгрывает психа! Очень это скверно для рабочего климата! Кто выше, перед теми лебезит, кто ниже, тех лягает, а стоит ему рявкнуть на кого-нибудь из нашей молодежи — и снова встает во весь рост антагонизм между старым и новым зданием. Вы бы поговорили с ним, а?

— Ни за что. Нет и нет, Босков, тут я не вмешиваюсь. Тут я не могу быть объективным. Я слишком пристрастен.

— Мы все таковы, — с особым нажимом сказал Босков.

— Но я иначе, чем вы.

Босков пристально поглядел на меня. Я знаю, он перебирал сейчас в уме старые истории насчет того, что я зарился на Кортнеров пост и что в данном случае просто начали бы выживать друг друга из института два конкурента. Ну и пусть думает так, это еще полбеды, пусть думает.

— Н-да, — сказал он недовольным голосом, — я понимаю.

В коридоре мне повстречался доктор Ванг. Он поздоровался со мной, я хотел остановиться, но он продолжал свой путь по коридору, к Боскову, и лицо его с угольно-черными глазами осталось совершенно неподвижным, почти безжизненным. Встреча с Вангом произвела на меня гнетущее впечатление, только у меня не было времени задерживаться на этой мысли, потому что еще из коридора я услышал, как в моем кабинете звонит телефон.

Киппенберг вбегает в кабинет, поднимает трубку, называет себя. Коммутатор:

— Доктор Киппенберг? Вас спрашивают, еще на проводе, минуточку, соединяю.

И уже звучит из трубки знакомый молодой голос, и Киппенберг не может сохранять при этих звуках полную невозмутимость, иначе с какой бы ему стати делать непроницаемое лицо и с наигранной бойкостью спрашивать: