Дитер Нолль - Киппенберг

Босков дышал часто и возбужденно.

— Тихо-претихо, дорогой мой, я бы даже сказал, слишком тихо. Громко звучали лишь похвалы руководительнице такого уровня. Но под тихой гладью шли невидимые процессы. Вы ведь и сами отлично знаете, как это делается. Вам я могу и не объяснять. То усердие не к месту и не ко времени, то вдруг полнейшая пассивность, потому что в решающую минуту весь отдел лежит в гриппе, и, вообще, попробуйте себе представить все эти недоразумения, тут из-за любой ерунды можно досердиться до обморока.

Я кивнул. Не нужно было обладать богатой фантазией, чтобы все это себе представить.

— Это было куда хуже, чем открытое сопротивление, — продолжал Босков, — и тянулось ровно год, после чего фрау Дитрих, окончательно выбившись из сил, сложила оружие. Бывают впечатлительные люди, она, понимаешь ли, не обладает нервной системой сильного типа, она не выдержала. Они сломили ее на много лет вперед. Она не взваливает вину на обстоятельства, для этого она слишком умна, но в сердце у нее остался горький осадок и совсем не осталось честолюбия. Она просто выполняет свои обязанности и, как вы знаете, очень неплохо с ними справляется.

Босков горестно покачал головой. Как-то раз фрау Дитрих сказала ему: права, предоставленные законодательством, — это одно, а традиционный образ мыслей — это совсем другое.

— Да, так оно и есть, — согласился я, раздумывая, могла ли подобная история произойти в нашем институте. Раньше, может, и могла, но сегодня наверняка нет, скорей даже наоборот. В институте едва ли найдется человек, который не хотел бы заменить Кортнера на фрау Дитрих. Между прочим, неплохая мысль, когда — будем надеяться, что скоро, — придется подыскивать преемника нашему коллеге Кортнеру, чья унылая посредственность сама по себе мешает превращению нашего института в современный научно-исследовательский центр. Все так, но ведь не ради этих выводов я пришел к Боскову.

— Перейдем к делам, — сказал я.

Босков взял роскошную кожаную папку, которую я протянул ему, положил перед собой на стол, раскрыл. Он сразу понял, о чем речь, недаром же он хоть и два года назад, но достаточно долго занимался этим делом. Я глядел, как он перелистывает страницы, поначалу медленно, потом он застрял на каком-то месте, потом начал поспешно листать дальше, опять застрял, зачитался. При этом он наливался краской, сперва покраснело лицо, краснота поднялась до лысины, он угрожающе запыхтел, но сдержался и, не поднимая на меня глаз, спросил:

— Где вы это взяли?

— У доктора Папста, — ответил я.

Босков кивнул почти умиротворенно. Он снова принялся листать, рассматривал чертежи, проспекты, потом ознакомился с планами и калькуляцией.

— Так, так, у доктора Папста, значит, — сказал он наконец, когда уже достаточно увидел. В голове у него явно совершалась какая-то работа. Он задумался на минуту, может быть, дольше, может, на две или на три, молчал, засунув большие пальцы в проймы жилета и глядя прямо перед собой. Он побледнел. Наконец он поднял глаза, бросил взгляд на розовый скоросшиватель, который лежал передо мной, и спросил: — А вы уже показывали это, — кивая в сторону скоросшивателя, — товарищу Папсту?

— Зачем же я буду отравлять ему радость по поводу японской штучки на уровне мировых стандартов? — отвечал я, пытаясь улыбаться без особого, впрочем, успеха.

Тут Босков опять кивнул с эдакой — понимаю, мол, — язвительной веселостью, которая показалась мне зловещей. Он вспотел и, достав носовой платок, тщательно промокнул лысину, а затем спросил:

— Итак, что вы предлагаете? Вы уже предприняли какие-нибудь шаги?

— Какие шаги я мог предпринять? — ответил я вопросом на вопрос. — Сначала мне надо было поговорить с вами. Однако я импульсивно побежал к Шнайдеру, но со Шнайдером было невозможно говорить, он запускал беспроволочный телеграф. А может, оно и к лучшему, другими словами, я просто не знаю, как мне быть, только я стараюсь, чтобы по моему виду об этом никто не догадался. Я знаю, что думаете вы, я думаю то же самое, но потом на каком-то месте застреваю. — Я приподнял скоросшиватель и шлепнул его на стол. — А то, что думаем мы оба, лично мне представляется более чем утопичным.

— Да нет, не так уж и утопичным, я бы, скорее, говорил об упущенных возможностях. — И на лицо Боскова вновь вернулось умиротворенное выражение, но мне было как-то не по себе, ибо я читал его мысли: он, конечно же, думал сейчас про эти два года, за которые из предварительных наметок Харры можно было разработать технологию. Наверно, он вспомнил также, как обивал тогда пороги, чтобы пристроить харровский проект по назначению, и как все эти усилия оказались тщетными. А теперь перед ним лежит японская технология, и Босков — это же по нему видно — не в силах понять, как это все могло произойти. У него это просто не укладывается в голове.