Андрей Гуляшки - Новеллы и повести. Том 1

На последнем курсе он все реже бывал в институте, пропадая из поля зрения товарищей, и никто не знал чем он занимается. Время от времени его видели в обществе Коко или какой-нибудь девушки, а чаще всею он сидел где-нибудь в кабачке и тихонько потягивал свой коньяк. Зимними вечерами его встречали в танцевальных залах. Павел очень любил танцы и иногда танцевал ночи напролет. Музыканты знали его и играли по его заказу. Однажды в подобном заведении какие-то пьяные иностранцы оскорбили одну незнакомую Павлу девушку. Павел, естественно, попытался их вразумить, в результате чего произошла знаменитая драка, о которой его друзья потом долго рассказывали. Боксерская школа сыграла свою роль, удары его были ужасны, и всех пятерых иностранцев увезла карета скорой помощи. Очевидцы рассказывают, что Павел бил их, улыбаясь и не говоря ни слова, а вместо него Коко кричал до потери сознания.

Иногда видели, как он часами сидит у музыкальных автоматов и слушает музыку. Слушал он в полном самозабвении и очень не любил, чтобы ему мешали.

Все это не помешало ему хорошо защитить диплом. Заведующий кафедрой даже предложил ему остаться при нем ассистентом. Почему Павел отклонил это предложение, неизвестно. Потом он вдруг устроился в какую-то особую геологическую экспедицию в Татры и провел в ней всю весну. Из экспедиции он вернулся бодрый, в приподнятом настроении, собрал свои вещи и уехал в Болгарию.

Было ему тогда двадцать восемь лет.

В Софии Павел пробыл всего три дня. Родители встретили его с великой радостью. Оба они были мелкими служащими и очень гордились своим сыном, ставшим инженером-геологом. Отец, человек по натуре широкий, созвал кучу родственников. Веселились до упаду, все напились и до утра пели песни. Можно было бы предположить, что после такого долгого отсутствия Павел будет очень взволнован. Шесть лет назад он уехал из дома совсем мальчишкой, а сейчас вернулся мужчиной. Но он сразу же почувствовал себя как рыба в воде, держался легко и свободно, танцевал со всеми своими кузинами, шутил налево и направо, и все родственники были им очарованы. В сущности, — это тоже было очень для него характерно — Павел умел чувствовать себя хорошо в любом обществе и в любых условиях. Нельзя сказать, что он приспособлялся к окружающей среде, потому что в нем самом ровно ничего не менялось, так же как невозможно предположить, что среда приспособлялась к нему.

Я много раз пытался представить себе эти первые часы после возвращения Павла домой и все безрезультатно. То мне казалось, что он ходил среди знакомых и забытых предметов, вспоминал разные события, случившиеся много лет назад, всматривался в них, и ему было приятно. И именно их отчужденность, возникшая за эти шесть проведенных в Польше лет, наполняла его грустно-веселым наслаждением. Увы, с другой стороны, мне казалось, что ничего подобного не было и Павел прошел через родной город как иностранец, транзитом проезжающий через чужие города. К этому времени относится это письмо к Коко, в котором он писал:

«Дорогой друг, я есть я. Человеку полезно возвращаться или уезжать: движение — мать его. Одна из моих кузин попыталась заменить тебя и вчера выдала одну из твоих фраз о том, что ее угнетает мысль о невозвратимом. Я ей сказал, что замечать его (невозвратимое) не стоит труда, и привел ей в пример тебя — человек, говорю, простудился, сидя у окна и всматриваясь в невозвратимое».

Мать глядела на него с беспокойством — он казался ей каким-то чужим, не то что отвыкшим от дома, нет, что-то другое замечала в нем. Она ожидала, что сын поделится с ней своими намерениями и планами, попросит совета. Хорошо, но как можно делиться тем, чего не имеешь. Мать с тревогой смотрела, как Павел занимается всякой чепухой, оттягивая серьезный разговор о своем будущем. Успокаивало ее только улыбающееся, в чем-то уверенное лицо сына.

Отец сказал, что он лично знаком с одним министром и что этот министр может устроить так, чтобы Павел остался в Софии. По закону, государственный стипендиат должен работать там, куда его пошлют, а старики мечтали, чтобы сын остался с ними.

— Брось… — сказал Павел отцу, когда тот заговорил о министре, — устроимся как-нибудь…

Но отец считал, что времени терять нельзя, потому что дело это не простое, того и гляди кто-нибудь займет место. Представляю себе его недоумение, когда Павел заявил, что беспокоиться нечего и что пусть все идет как положено. Отец тут же начал его увещевать, говоря, что патриотизм патриотизмом, но все же предпочтительнее сидеть в теплой комнате за удобным столом, чем карабкаться по кручам, и что такого рода удовольствие умный человек всегда может предоставить какому-нибудь дураку.