Андрей Гуляшки - Новеллы и повести. Том 1

Лекции и лабораторные занятия Павел посещал не слишком аккуратно, а на последнем курсе и совсем их забросил. Несмотря на это, профессора питали к нему слабость, верили и не придирались к нему по мелочам.

Одно время Павел начал изучать языки, но вскоре занятие это ему надоело, да и не могло быть иначе. Насильственное изучение иностранных языков — это верный признак людей честолюбивых и в какой-то мере посредственных. Люди, которые изучают иностранные языки, вынуждены тратить на них очень много времени, и приобретенное никак не равноценно тому, что они теряют.

Все в те же студенческие годы и именно в Варшаве Павел увлекся искусством и литературой. Нет никаких сведений, что он, как и многие более или менее способные молодые люди, писал стихи или рисовал пейзажи. Он только чрезвычайно много читал с ошеломляющей беспорядочностью первого увлечения. Похоже, что внезапная любовь к литературе была связана с тем, что ему поднадоела геология, но к концу шестилетия он стал читать все меньше и, разумеется, с выбором. Павел предпочитал произведения веселые, полные жизни, романы с интересной завязкой и счастливым концом и с трудом выносил философские, рассудочные и поучительные произведения, как и тех полуидиотских мрачных уродцев, которые в наше время порядочно заселили мировую литературу. Поскольку это сделало его невольным противником широко распространенной моды копаться в творениях всех этих самоистязующихся авторов, он прослыл среди своих приятелей поверхностным, то есть не имеющим вкуса читателем. Здесь необходимо отметить, что для Павла был действительно характерен полный произвол в подходе к художественному произведению, который говорит, однако, не столько об отсутствии вкуса, сколько о непоследовательности. Впрочем, не будучи последовательным, он, в отличие от других, не проявлял склонности отстаивать какую бы то ни было последовательность. Внезапно отрекался от того, что еще вчера ему нравилось, и всей душой принимал то, что до сих пор вызывало у него одни сомнения. Такой мгновенный свободный переход от одной позиции к другой (и не только литературной), как и принятие двух взаимоисключающих решений, многие отмечали как легкомыслие. Но он совершал эти внезапные прыжки очень естественно, без нервов или обычного драматизма защиты и нападения, а с каким-то спокойным наслаждением. Словно бы ему доставляло удовольствие признать что-нибудь и через некоторое время от этого отказаться. Я думаю, что все это было просто выражением самой обычной человеческой потребности в свободе и разнообразии.

Разумеется, литературные образы и проблемы не создали у него никаких иллюзий, как это бывает с более примитивными умами, и не обременили его жизни чуждыми стремлениями и заимствованными идеалами.

Он оставался самим собой.

Все там же, в Варшаве, Павел известное время посещал боксерскую школу и неплохо преуспел в кулачном бою. Но как раз когда тренеры сочли, что он готов к первому большому матчу и уже возлагали на него надежды, Павел неожиданно бросил школу и больше не появлялся на ринге. Похоже, что и это было для него очень характерно — пренебрегать надеждами, которые на него возлагают другие. Найдется немало людей, которые скажут, что это безответственность, и я не берусь защищать Павла от подобных обвинений. Оправдание, вероятно, нужно искать в его молодости, во врожденном желании увидеть, услышать и понять как можно больше интересного, в его любознательности и воображении. Естественно, подобное своеволие не давало возможности людям полностью использовать его в своих целях, как это было, когда он лишил ринг подающего надежды спортсмена, а публику необходимого ей зрелища.

Тогда же он совершил свою длительную поездку по Польше. О поездке известно очень мало, только отдельные эпизоды, о которых он позже с блеском рассказывал. Несколько месяцев весной и летом с рюкзаком за спиной Павел бродил по городам и селам, ночевал где придется, иногда нанимался на какую-нибудь подсобную работу, заводил неожиданные знакомства и пережил ту чрезвычайно загадочную историю с монахиней, все подробности которой он рассказал только деду Йордо.

Я уже вижу недоумение многих, которые могут сказать, что как это возможно, чтобы наш студент, к тому же пользующийся государственной стипендией, не занимался учебой, ради которой его послали, а безответственно шатался где ему вздумается, да еще путался с разными там монахинями. И что не мешало бы заставить этого Павла как-нибудь объяснить свои поступки. Но он, очевидно, не очень-то любил объяснения и молчал.