Андрей Гуляшки - Новеллы и повести. Том 1

Отца я не застал дома. Мать успела уже и нарадоваться мне и наплакаться. Потом ее захватили заботы. «На скелет стал похож, мальчик мой!» — всплеснула она руками, смех и слезы у нее смешались, и она бросилась в Малашевцы на поиски знакомой крестьянки, у которой можно было достать цыпленка, чтобы я мог хоть немного окрепнуть. Велела мне спать до ее прихода.

Но мне не спалось. Мысль об Ануше мучила меня все время, и как только мать ушла, я вскочил с постели. Вынув из ботинка платок, я его развернул. Один из углов был завязан узелком. Развязал я его с большим трудом, помогая себе зубами. Оттуда выпал мятый клочок бумаги. Я его бережно расправил и разгладил на колене. Бумажка была длиной в три-четыре сантиметра и совсем узенькая, с неровными краями: видно, была оторвана в спешке от другого куска, побольше.

Я вертел в руках этот клочок бумаги, озадаченный и обманутый в своих надеждах, и уже был готов его выбросить, когда мне показалось, что я различаю на нем какие-то едва заметно поблескивающие черточки. Подойдя к окну, я встал против света. Повернул бумажку другой стороной и разобрал печатные буквы, начертанные чем-то острым, может быть ногтем или тупым концом иглы. Одна-две буквы уже стерлись, другие сливались со сгибами бумажки. Все-таки я смог разобрать три слова: «Верна до смерти…».

Я разрыдался. Я был один в своем доме и мог реветь сколько угодно. Не в силах был остановиться. Видимо, я действительно очень ослаб, если дошел до такого состояния, потому что никогда в своей жизни — ни раньше, ни позже — я так не плакал. На душе моей было и горько и сладко, жалость к Ануше мешалась с бесполезными укорами, обращенными к себе самому. Слезы все лились, и не было им конца. «Верна до смерти…» Хуже, невыносимее всего было то, что все это время Ануша знала, как я о ней думал. Искала возможности как-то оправдаться. Приготовила записку, ждала случайной встречи в коридоре. Мало ей было своих страданий — она беспокоилась еще и о моих…

Поверив в ее невиновность, я начал заново сопоставлять факты, и теперь все действительно встало на свои места. Меня сбило с толку то, что на очную ставку Анушу привели с завязанным ртом, что ей не дали говорить! Но ведь одного этого могло бы быть достаточно для того, чтобы заставить меня усомниться в своих подозрениях. И конечно, если бы Ануша меня выдала, я никогда бы не вышел из полицейского ада — для того чтобы отправить меня на виселицу, мое признание было совершенно не нужно.

Но если так, почему меня арестовали? Кто был предатель? Почему у меня допытывались, чем я занимался в квартире Ануши? Наконец, каким образом добрались до нее самой?

Ответ на эти вопросы пришел уже после освобождения, в августе 1945 года. Михо застал меня дома. Он только что вернулся с фронта вместе с последними нашими частями. Мы не виделись с того тревожного вечера, когда он постучал мне в окно, чтобы сообщить об аресте Ануши. Много воды утекло с тех пор, много событий и человеческих судеб было унесено бурным половодьем того времени. Двое из нашей пятерки сложили кости на камнях Стара Планины. Коротышка Георгий был убит на софийской улице. Не было и Ануши. Она погибла в полиции — «в результате сильного кровоизлияния», как выразился один из высших жандармских чинов, представ перед судом народа. О Михо мне было известно, что он партизанил в Софийской бригаде, а после этого отправился на фронт.

Мы молча обнялись и сели друг против друга. Михо похудел и возмужал. Боевая офицерская форма из грубой зеленой солдатской ткани прекрасно сидела на его широких плечах. В уголках его красивого твердого рта залегли морщины усталости, и вообще он выглядел старше своих лет, но черные глаза смотрели все так же живо и сосредоточенно. Мы закурили. Задумчиво разглядывали друг друга сквозь облака синего дыма. Улыбались — наверно, одним и тем же воспоминаниям.

Сначала я избегал разговоров об Ануше. Ожидал, что он спросит сам. А он покуривал сигарету и задавал вопросы о том, где я работаю, что думаю делать дальше, уговаривал пойти в армию, которая нуждалась в крепких людях. Наконец я не выдержал и затронул опасную тему. Рассказал, сколько пришлось выстрадать в полиции, об Ануше и нашей с ней последней встрече. Умолчал лишь о том, как выглядела девушка в том мрачном коридоре.

Михо слушал меня, опустив голову, сцепив пальцы между колен. Когда я кончил, он вздохнул и посмотрел на меня.

— В том, что тебя арестовали тогда, виноват я.