Богомил Райнов - Новеллы и повести. Том 2

— Нет.

Он сам ощупывает свой живот, словно еще раз проверяя, где болит.

— Не ищите боль, — улыбаясь, говорит врач. — Пока вы ее не почувствуете, не ищите.

Он покорно опускает пижаму.

— Вы порядочно пожелтели, но это не должно вас смущать.

— Понятия не имею, насколько я пожелтел.

— Значит, вы даже не смотрелись в зеркало? Откуда такая апатия?

«Вам лучше знать. Вы же врач», — думает он, но ничего не говорит.

— Возьмите себя в руки! Умойтесь, побрейтесь. Вы еще молодой человек, нельзя так опускаться.

— Молодой. Где-то между сорока и пятьюдесятью.

— Конечно, молодой. А довели себя до того, что уже не кажетесь молодым.

— Сколько времени вы меня еще продержите?

— Давайте не будем торговаться. Как только мы вас подлечим, минуты лишней не станем держать.

— Да, но все-таки, приблизительно?

— Приблизительно месяц. Если все пойдет благополучно. А все пойдет благополучно, если вы будете нас слушаться.

Месяц — это ужасно долго. Но если этот месяц проспать, не так уж долго. Впрочем, это не имеет значения.

Только вышла врач, вошла санитарка.

— Подойдите к окну.

Он не знает, зачем ему подходить к окну, но послушно встает. Его палата на втором этаже. Внизу, на аллее, под самым окном стоят его девочки и, задрав головы, терпеливо ждут, пока он покажется. Он открывает окно, в лицо ударяет холодный воздух.

— Папа! Вон папа!

Он тоже хочет их окликнуть, но что-то застряло в горле, поэтому он только улыбается и машет рукой. Малышка закутана в розовый шарф, оставшийся от Сашки. Из-под розового шарфа видно круглое улыбающееся личико с очень большими голубыми глазами. Малышка обеими руками прижимает к себе пакет с лимонами. На Кате, старшей, серое зимнее пальтишко. Рукава уже обтрепались. Надо было купить ей новое, но теперь уж на следующую зиму.

— Папа, как ты себя чувствуешь? — спрашивает Катя.

— Хорошо, — с трудом кричит в ответ Александров.

— Ты скоро выздоровеешь? — спрашивает маленькая.

«Очень скоро», — хочет он ответить, но горло его сжалось, и он только улыбается.

— Что здесь происходит? — слышит он бас за своей спиной.

Александров собирается с силами и кричит в окно:

— Ну, до свиданья. Анче, слушайся сестру!

— Я буду слушаться…

— Мы завтра снова придем…

Человек в пижаме отодвигается и закрывает окно. Главный врач, стоя в дверях между палатным врачом и сестрой, смотрит на него с добродушным укором:

— Только встали и уже нарушаем порядок. Должен вам сказать, что при вашем состоянии простуда вам совершенно ни к чему. Ложитесь, посмотрим, как дела.

Александров послушно ложится и задирает пижаму, В палате вдруг становится невыносимо жарко и невыносимо душно от запаха карболки. Сухие пальцы шарят пониже грудной клетки, потом нажимают там, где больно. Халат врача издает легкий запах табака.

— Укройтесь.

Врач встает и выходит в сопровождении обеих женщин. «Мог бы по крайней мере сказать мне, что он нашел», — думает Александров. Сейчас ему это не безразлично. Вот уже пять минут. С той секунды, как он увидел детей.

Теперь он ясно видит синее пятно, которое застряло в его памяти и беспокоило его. Это было давно, вероятно несколько дней назад, в тот вечер, когда он вызвал по телефону своего приятеля, врача. От температуры все плыло перед глазами, но он все же сумел встать и вызвать врача.

— Придется отправить тебя в больницу, — сказал врач, осмотрев его.

— Ни за что.

— Я не имею права оставлять тебя дома. И для детей это опасно.

Доктор распорядился о чем-то по телефону.

— Одевайся. Машина скоро придет.

Александров начал машинально одеваться.

— Не наряжайся так. Не на свадьбу.

Он совсем и не наряжался, надевал то, что попадалось под руку. Откуда-то появилась санитарка и стала опрыскивать комнату лизолом. Дети притаились в другой комнате. Перед уходом он заглянул к ним. Они тихо плакали. Катя обняла малышку, закутанную в синее одеяло. Девочек едва было видно в полумраке, и только одеяло выделялось синим пятном в рассеянном свете, падавшем из окна.

— Катя, смотри за Анче. Деньги у меня в столе, в ящике.

Малышка смотрела большими заплаканными глазами, едва поблескивавшими в полумраке.

— Не плачьте. Я скоро вернусь.

Так он их и оставил — сидят, прижавшись друг к другу, в сумеречном свете, у окна, и так они стояли у него перед глазами, пока санитарная машина везла его по вечерним улицам. На него налетал яркий свет, потом накрывала тень, и снова его ослеплял свет, и снова окутывала тень, пока он не погрузился в бредовую тьму.