Богомил Райнов - Новеллы и повести. Том 2

Шиншилла опустила уши на спину и принялась за следующий капустный лист. Она слышала смех, доносившийся из-за развешанного во дворе белья, но это не меняло ее настроения, потому что кролики и без того всегда улыбаются.

По другую сторону висевшего на веревке белья сидели старики моего дома. Перебивая друг друга, точно дети, они обсуждали, как в церковь святого Георгия Победоносца во время последнего богослужения, когда там было полно народу, зашли какие-то молодые парни и девчонки с транзисторами; видно, они где-то веселились вместе и решили позабавиться еще, выкинуть какой-нибудь смешной номер; вот и придумали войти в церковь, а транзисторы их гремели и играли твисты и чачи. Мало этого, некоторые из них стали кричать: «Даешь «Левского!» — и другие вещи, которые никак не пристало произносить в церкви во время богослужения. Священник разгневался и спросил, кто они и чего им нужно, а они сказали, что они святая Петка Самарджийская и что им ничего не нужно. Священник произнес речь, назвал их хулиганами и дикарями, а когда он кончил, парни зааплодировали. Священник повернулся к ним спиной и прочел «Отче наш», а когда он кончил «Отче наш», парни пришли в восторг и снова зааплодировали. Священник с трудом выгнал их из церкви, тогда они сели на ступеньки паперти, пустили транзисторы на полную мощность и продолжали вопить: «Даешь «Левского!» Вот какое было происшествие, и старики очень оживленно его комментировали, дополняя и перебивая друг друга и предлагая каждый свое объяснение, а потом кто-то вспомнил, что Иван Барабанов тоже болеет за «Левского» и что, наверно, он знает этих ребят и надо его спросить. Потом они рассказали несколько анекдотов, совершенно пресных, и долго над ними смеялись, потому что старый человек довольствуется и пресным анекдотом. Но Иван Цеков сказал, что знает один очень хороший анекдот еще со времен Балканской войны, когда он служил в 44-м кавалерийском полку и они продвигались в сторону Драмы. Все стали смеяться его анекдоту и подталкивать друг друга, а один сказал, что, верно, дело было в Сахаре. Когда они насмеялись вдоволь, один из стариков сказал: «Глядите, как бы нас эти анекдоты не испортили». «Испортят они нас, — сказал Иван Цеков, — а там, глядишь, и мы взяли по транзистору да и пошли к святому Георгию Победоносцу играть чачу!» «А вот однажды, — сказал другой старик, вытерев слезы, — один человек сел в поезд. Вошел в купе, а там уже сидят трое. Нет, кажется, двое уже сидели в купе. Или двое, или трое их было, но я, верно, забыл этот анекдот… Забыл», — признался старик. «Хороший анекдот, — сказал третий старик, — я в прошлом году в «Диких петухах» слыхал, да никак не вспомню. Очень хороший анекдот, смешной. Не зря говорят, надо их записывать…» Они помолчали и снова принялись комментировать происшествие в церкви святого Георгия Победоносца, и снова повторили, как молодежь ворвалась в церковь, как транзисторы играли твисты и чачи, а парни кричали: «Даешь «Левского!» И откуда только им пришла в голову Петка Самарджийская?.. Ох, уж эта молодежь! Случись такое в старые времена, все бы в ад попали.

Новые-то времена лучше!

Получив необходимые сведения о ките Голиафа, Иван Барабанов вернулся в свою комнату и решил поспать. Телефон молчал. Барабанов бросил на него лишь беглый взгляд, потому что стал уже остывать к этому достижению техники. Он прилег на диван, и, размышляя о ките, заснул.

Разбудил его звон. Первым делом он посмотрел в угол. Нет, телефон молчал. Зазвенело в кухне, упала, наверно, какая-нибудь крышка или сковородка; он с неприязнью подумал, что это жирное животное с припарками готовит себе обед.

От выпирающей из дивана пружины болела спина. Иван Барабанов решил размяться, пойти пообедать к «Диким петухам» и снова вернуться домой, потому что ему могут позвонить по телефону. Многие уходили на прогулку в горы, сейчас они уже возвращаются, один за другим, и кто-нибудь может позвонить.

Иван Барабанов увидел на нашей улице много людей с рюкзаками, с удочками, со свернутыми в трубку одеялами; кожа у всех покраснела от солнца. Рыболовы шли гордые, в их ведерках плескалось по нескольку искырских уклеек, величиной со спичку. Иван Барабанов сел у широкого окна, чтобы наблюдать за улицей, и пока ел, смотрел на юные парочки по ту сторону стекла. Он смотрел, как разлетаются колокольчиками девичьи юбки и манят, влекут, зовут. У некоторых юбки были совсем узкие, и это тоже было красиво, и коротенькие юбочки тоже были хороши, потому что открывали коленки; он сидел за толстым стеклом «Диких петухов», отделенный от разноцветных колокольчиков девичьих юбок, и ему стало грустно. Он не мог понять, отчего напала на него эта грусть — то ли от одиночества, то ли от того, что когда он причесывается по утрам, все больше волос остается на гребешке. (Сущий ад — чувствовать, что стареешь.)