Богомил Райнов - Новеллы и повести. Том 2

Она и впрямь была матерью, и казалось, еще немножко, и она догадается, кто из сыновей ее остался в живых. Что-то уже шевелилось у нее в голове, но никак не шло наружу, а ей, чтобы догадаться, необходимо было видеть это что-то. Может, ей нужно было взять топор и пробить в голове дыру, но она боялась зарубить ненароком само что-то, а оно уже задыхалось внутри, как дитя, которое никак не может родиться, и по-прежнему пусто было в поле… или в доме… или в церкви… Но вот наконец кто-то показался вдали, он спешил к ней с протянутыми руками. Бежал бегом. Ребенок то был или мужчина? Тодор, Насе, Павле или кто из ее близких? «Мама, ты меня не узнаешь? — сказал он и остановился. — Неужто забыла?» Это был Хри́стос, Хри́стоска, не большой и не маленький, одного его не убили турки, потому как он сам помер, когда она была молодая и когда еще было рабство. «Хри́стос, — сказала Гюрга, — откуда ты, сынок?» — «Ниоткуда, мама, — ответил он. — Я все хотел прийти, но не мог, уж больно далеко до села. Снизу дорога короче, и теперь ты сама пришла ко мне. Только ты забыла, как меня зовут, — я Магомет. Ты ведь хотела отписать меня турецкому богу». — «Господи, прости его, — сказала она. — Трех сыновей — святых мучеников — я тебе отдала, трех невесток и столько же внуков, ты прости его, господи, ради братьев его!» — «Мама, знаешь, и я хочу обвенчаться, как братья». — «Что ты, сынок, разве ж сейчас время венчаться, и где ты возьмешь невесту?» — «Как раз сейчас и время, мама. Ты помнишь Ягоду? Когда я был жив, мы вместе учились у учителя Бонева, у нее еще были русые косы до пят, как у самодивы…»

«Где ты, Ягода?» — крикнул он, обнявшись с Честименским. «Здесь я», — ответила Ягода. Она забилась с детишками в угол и покрыла их с головой холстиной, чтобы они не глядели на убитых. Шестерых покрыла холстиной, а седьмой был спрятан во чреве ее. «Давай обвенчаемся, Ягода, — сказал Хри́стос, — я тоже клятву давал. Ну, прощай!» — Он вытащил нож, пронзил ее и, быстро откинув холстину, снова замахнулся… и еще и еще… Напрасно Гюрга пыталась его оттащить, напрасно рвала на себе волосы, напрасно вопила, что это не его дети, что они уже убиты другим…

— Не тронь, не тронь, они не твои, — повторила она, приподнявшись на локтях, вся взмокшая, хотя уже смутно понимала, что все кончилось. А раз все кончилось, нет здесь ни детишек, ни Ягоды, ни Хри́стоса. Главное, нет Хри́стоса. Ей так недоставало его. Мир без него опустел.

Она почувствовала жажду и снова припала к меху.

Солнце село, и теперь вместо него с гиацинтового неба холодно сияло лишь розовое облачко, вобравшее в себя весь свет, еще струящийся из-за темных гор. Зябко поежившись, старуха оглядела полянку, кусты, девочку, которая все еще спала, и увидела, что они не одни. Неподалеку на земле лежала собака. Она была маленькая, а может еще щенок, пастушечьей породы. Серая, с белыми пятнами, с наполовину белой головой. Собака лежала, уткнувшись мордой в лапы, и смотрела ей прямо в глаза.

Это не был пес с рассеченной головой. Верно, после смерти хозяев собака скиталась по полям, стосковалась по людям — по своим людям, — нюх подсказал ей, что здесь болгары, и она пришла к ним, как к своим. Собака глядела на старуху доверчиво, готовая подойти ближе, если ее покличут. И приласкаться. Гюрга не стала ее гнать.

Прежде она часто думала о Хри́стосе, особенно когда отдавали Ягоду за Спаса Гинова. Тогда она много плакала, а однажды ей даже приснилось, какую она устроила им свадьбу, Хри́стосу и Ягоде. Хри́стос умер подростком, и в детские его годы не он, а она, мать, следила, как растет эта девочка с нижнего края села, потому что опытный глаз рано распознает, каким цветком распустится почка и какую завязь даст цветок. Она то и дело, как бы невзначай, спрашивала Хри́стоса о Ягодке и так до тех пор, пока и он не стал на нее засматриваться. Бывает, является миру такое чудо, как Ягода, и господь не смотрит, чей дом оно озарит. Ягода была дочерью пастуха, но все знали, что это ошибка и что настанет день, когда эта ошибка будет исправлена. Хадживраневы могли это сделать или Гиновы. Потому что для того, чтоб ее исправить, нужны были и немалое состояние и добрые парни, а только эти два рода были богаты и тем и другим. Хри́стос и Спас подрастали вместе. Ровесниками были.

Оба эти рода не гнались за приданым, когда женили своих сыновей. Гнались за здоровьем, умом и красотой, чтобы добро пошло потомкам впрок. Перуштица знала семьи и побогаче, но болезни, разврат и пьянство губили их. Все уходило в карманы лекарей, потаскух да кабатчиков. Что может удержать молодого торговца, наполнившего в Стамбуле кошель свой золотом, от столичных соблазнов, если не зовет его домой самый сильный соблазн. Известное дело, есть на то господь и священники, чтобы заботиться о душах, имуществе и чадах, но вернее — дайте нам Ягодку, и мы будем спокойны и за одно, и за другое, и за третье. А приданое — пусть враг за ним гонится! И спасибо деду Хаджии за то, что слова поперек не сказал. И прости ему, господи, все грехи, ежели согрешил он перед кем. И Ягодке прости, и Спасу просей, господи…