Юрий Козлов - Новый вор

Перелесов хотел приехать сюда пораньше, но заседание рабочей группы по подготовке всероссийского инаугурационного (ему никогда не удавалось правильно набрать это слово на компьютере с первого раза) молебна затянулось, поэтому добраться до „Молота“, точнее, до склепа инструментального бога, удалось только к часу ночи. Он бы успел раньше, если бы не настигший у двери звонок Грибова по секретному с мечущейся по чёрному экрану красной (адской?) точкой телефону. Разговор был долгий и вроде бы ни о чём, за исключением последних слов. „Вибрируешь, геронтофил ?“ — спросил Грибов. „Какой частью тела?“ — уточнил Перелесов, превратившись в одно большое ухо. Вот сволочь, неужели знает? „Бздишь!“ — грубо продолжил Грибов. „А пошёл ты…“ — привычно послал экономического чекиста Перелесов. „Не бзди, конёк, — успокоил Грибов. — Никаких резких движений до этой… тьфу, вот, б… придумали слово… ингуринации. Он с нами!“

Глядя на проносящиеся в небе серые облака, Перелесов подумал, что над особо необитаемыми приграничными местами вполне можно повесить транслирующие колокольный звон аэростаты. А можно специально для церемонии оперативно изготовить партию инновационных дирижаблей. У него не было ни малейших сомнений, что деньги из казны будут немедленно выделены.

„Он с нами“, — вспомнил Перелесов слова Грибова. С кем? Кто эти „мы“? Новые городские крепостники? И совсем странная, но естественная для акционера „Молота“ мысль посетила его: большевики не разрушали промышленность царской России, поэтому Провидение дало им шанс. А после того, как Сталин ударил по избам тысячью „Молотов“, оно же перевело Россию (СССР) в главный зал исторического казино. Но шанс был бездарно упущен, обменен на яхты и тысячеметровые квартиры для новых крепостников и — ваучеры убитого „Молота“ для народа.

У нынешних хозяев страны шансов нет!

Мысль была противоречивой, поскольку, во-первых, Перелесов был одним из этих хозяев, во-вторых, кому-кому, а ему-то точно было известно, что шансов нет. Он работал на уничтожение этих шансов. Хотя за годы, минувшие после смерти господина Герхарда, поводок, на котором бегал Перелесов, существенно удлинился. Иногда он уже сам не вполне понимал — кто держит поводок и в какую сторону бежать.

После неожиданной смерти немца Перелесов на некоторое время застрял в Синтре. За урной с прахом мужа матери приехали молодые, подтянутые люди, говорящие на звонком, как сплав стали и никеля, немецком. Господин Герхард завещал упокоить свой прах в таинственном пантеоне в Парагвае. Неведомый Германо-парагвайский союз ветеранов трансконтинентальных авиалиний взялся исполнить волю усопшего. „Мы вышлем вам фото участка и памятника, — пообещал Перелесову представитель Союза, — памятник будет стандартный, — пояснил он, — каменный немецкий крест с пряжкой армейского ремня“. „Ну да, конечно, Gott mit Uns“ , — понимающе кивнул Перелесов. „Вам и вдове будет предоставлена возможность посетить место захоронения вашего родственника, — обнадёжил представитель Союза, — естественно, за наш счёт в удобное для вас время. Это тоже оговорено в завещании“.

Вернуться в Кёльн, закончить дела в колледже, отправиться на работу в Москву Перелесов смог только после того, как мать вышла из психиатрической клиники и вступила после медицинского и юридического подтверждения дееспособности в права наследницы имущества скончавшегося мужа.

Утром он практически не видел мать, плотно опекаемую полицией. Возле её комнаты поставили строгую вооружённую сотрудницу. Проходя мимо, Перелесов понял, что мать допрашивают, но услышал только мужские голоса. А потом увидел, что её выкатывают из дома на медицинской кровати, грузят в красный фургон Ambulancia emergencia и стремительно увозят.

„Бедная женщина лишилась рассудка, — шепнул, придержав рванувшегося за Ambulancia Перелесова дон Игнасио. — Винит себя в смерти мужа. Это естественно для любящей жены“.

Перелесова долго не пускали в закрытую полицейскую clínica psiquiátrica к матери. Дон Игнасио был знаком с главврачом, как догадался Перелесов, тоже старым салазаровцем. „Мы вместе ездим в Андалусию на настоящую корриду“, — сказал дон Игнасио. „Разве в Португалии коррида запрещена?“ — удивился Перелесов. „Нет, — ответил дон Игнасио, — но у нас кастрированная коррида. Убивать быка на арене нельзя. Его гуманно умерщвляют после корриды в специальном стойле“. Дон Игнасио чувствовал себя частично ответственным за смерть старого друга (с чьей подачи тот отправился в Парагвай?), а потому взялся организовать Перелесову свидание с матерью. Сначала он съездил в клинику сам. „Она молчит, за всё время не произнесла ни слова, — рассказал по возвращении. — И отказывается от пищи. Завтра вечером ей разрешат выйти в сад. У тебя будет время с ней поговорить. Передай мои соболезнования“.