Юрий Козлов - Новый вор

Он поднялся в её комнату, протянул ладонь с разместившимися на ней на манер шумерского зиккурата коробками.

«Ты смотрел на даты?» — спросила мать.

«Нет. Разве духи имеют срок годности?»

«Посмотри, там в углу маленькими цифрами. Им всем по десять и больше лет».

«Ну и что? Заматерели, набрались крепости…» — Он хотел добавить, как твой муж, но, взглянув в тёмное лицо матери, промолчал.

«Старые духи пахнут… старостью. Это особый запах. Я его ненавижу! Так пахнут бывшие красавицы на приёмах и концертах. Это тлен. Я не хочу…» — Она закрыла лицо руками.

«Зачем выбрасывать? — обнял мать Перелесов. — Отдай мне, я подарю каким-нибудь девчонкам. Ты — не бывшая, ты — долгоиграющая красавица».

Он почему-то вспомнил, что Пра никогда не пользовалась духами и при этом не пахла тленом. От неё, когда она приходила забирать его после уроков из школы, пахло суровым хозяйственным мылом, сигаретами «Новость», мокрыми, если шёл дождь, деревьями, а зимой — морозом, стоящей колом дублёнкой и яблоками. Пра любила крепкие поздние сорта.

«Когда твой рейс?» — улыбнулась сквозь слёзы мать.

«Завтра. Я отвалю в шесть. Надо ещё сдать машину в аэропорту».

«Я тебя провожу, — сказала мать. — Если…»

«Что?» — остановился у двери, так и не решивший, как поступить с духами Перелесов. Он подумал, что их покупал матери господин Герхард. Вряд ли он обрадуется, увидев нераспечатанные коробки в мусорной корзине.

«Если не просплю», — ответила мать.

Она не вышла проводить Перелесова утром.

И Перелесов не улетел во Франкфурт-на-Майне.

Господин Герхард умер ночью во сне от внезапной остановки сердца.

До сих пор Перелесов не мог понять, как среди утренней беготни, врачей, полиции, встревоженной прислуги и любопытствующих соседей ему явилась мысль заглянуть в охранную комнату, вытащить и сунуть в тайный карман шорт флешку с установленной в спальне господина Герхарда камеры.

Он сделал это чисто автоматически, вспомнив, что Луис говорил про распоряжение хозяина отключить камеру. Но камера по какой-то причине не была отключена. А может, была, и флешка просто торчала. В её неожиданном присутствии в компьютерном гнезде угадывалось некое противоречие, нарушение установленного хода вещей. Перелесов с юных лет воспринимал подобные противоречия как революционные артефакты бытия, меняющие течение (реку) жизни. Потому и прихватил флешку, как хамелеон длинным языком зазевавшегося жучка, и даже успел прикрыть за собой дверь охранной комнаты.

В холле он столкнулся с входящим полицейским и вызванным по тревоге Луисом. «Прошу со мной!» — приказал полицейский, после чего проверил все камеры. «Это?» — ткнул пальцем в пустое гнездо на компьютере. «Отключена, — объяснил Луис, — по просьбе хозяина». «В день смерти?» — усмехнулся полицейский. «Нет, уже несколько дней, сразу, как он вернулся из Парагвая». «Луис мне говорил, я свидетель, камера не работает, — подтвердил Перелесов. — В спальне есть пульт вызова медсестры». «Прошу вас не покидать дом», — даже не обернулся полицейский. Похоже, его раздражает мой портаньол, подумал Перелесов.

«Ataque cardiaco, — заглянул в комнату врач. — Ele noventa anos».

«Девяносто один, — уточнил Луис. — Ele era amigo do Salazar».

«Мои соболезнования», — обернувшись, полицейский просканировал взглядом карманы Перелесова, но обыскивать после слов врача не стал.

Перелесов вспоминал день смерти господина Герхарда, гуляя по разорённой территории завода «Молот» — флагмана советского станкостроения. Его поставили в начале тридцатых американские инженеры на деньги, выжатые из коллективизации. Крестьянская Русь корчилась и билась под изрыгающими металлическую стружку, сварочную искру станками.

Завод вроде бы находился в Москве, но место напоминало пейзаж после битвы. Ветер стучал в ржавые листы ограды, тоскливый железный вой плыл над проломленными крышами. Цеха стояли частично разрушенные, с выбитыми окнами, зияя проломами в стенах, как будто их атаковали отлитые в годы войны на «Молоте» самоходки. Асфальт под ногами напоминал слоистые волны с воронками. Бетонные плиты были выворочены из земли и зачем-то разбиты (у Перелесова сразу встали перед глазами выломанные фрагменты чугунной ограды набережной Москвы-реки, по которой он когда-то ходил с Авдотьевым). Среди поваленных и срубленных деревьев в заводском сквере мерцала в лунном свете страшная статуя Ленина с отбитой головой и повешенной на руку автомобильной покрышкой.