Феликс Кандель - День открытых обложек

– Здорово, народ ненашенский!

Сидел за рулем Коля-пенёк, драный, чумазый, мазутом заляпанный. Глаза перевернутые, зрачков не видно, бельма одни.

– А ну, – велел, – не загораживать. Я из-за вас в простое.

Взял деловито молоток, стал гайку на болт наколачивать.

На дурака добра не напасешься.

– Слушай, – мы ему. – Гайку наворачивают, не забивают.

– Какая гайка, – ответил с пониманием. – Курсы, небось, кончал. Ежели резьба одинаковая – наворачивают, разная – забивают.

Глаза вывернулись обратно, зрачками на место встали.

Снова заработал молотком.

– Скажи, – спросил мой нетерпеливый друг, – церковь у вас порушили?

– А то нет.

– Иконы куда девали?

– В молельный дом стащили.

– А где он?

– Кто?

– Дом молельный?

– У нас в избе. Батяня с маманей шибко верующие были.

Мой друг и дышать перестал.

– Родители померли?

– Померли.

– А иконы?

– На чердак закинул. Штук, не соврать, с полста.

– Поглядеть можно?

А он – ухмыляясь:

– Знаю. Вам старинушку нужно. Нету. В трубу. Фьють!

– Фьють… – повторили. – Нам неясно.

– Я их порубил. На лучинки. На растопку пустил. Суухия...

Отверткой поковырял в ухе да сапогом долбанул по мотору, чтоб работал без перебоев.

Мы – в два голоса:

– Нежить! Сила нечистая! Бога-то хоть побойся!

– Нету, – сказал, – вашего Бога. На курсах разъяснили.

– А что есть?

– Всасывание, сжатие, зажигание да выхлоп. Гуляй – не хочу.

И глаза снова перевернулись: бельмами наружу.

– Да от твоего сжатия и чёрт жить не станет! Поищи дураков на выхлоп!

Мой невозможный друг опадал набок, воздух хватал губами:

– Ты кого пожёг?.. Ты Рублева с Дионисием пожёг, поганец, Назария Савина, Истому Гордеева, Прокопия Чирина, Петра Дермина со товарищи...

– Поговори у меня, – сказал Коля-пенёк и взревел мотором. – Вот я из вас пуговицы намолочу. На мякину пущу. В закрома ссыплю.

Мой друг лез внутрь комбайна, головой под барабан:

– Жить не хочу! Видеть не хочу! Перемелите на отруби, и немедленно!..

– Психованный, – объяснил Коля. – Из безумного дома.

Дал задний ход и умчался – собирать недособранное, дотаптывать недотоптанное, просыпать непросыпанное. Поле оставил за собой покалеченное, замордованное, с плешью, лужей мазутной, рытвиной от колес.

Ни жита тебе – струной тянутой.

Ни тропки – травой бархатной.

Как враг на рысях прошел.

– Запомним, – бормотал мой друг. – Всё запомним. Нас еще позовут свидетелями. На страшный суд.

Если бы свидетелями...

У меня на полке примостился казак на коне…

…длиннолицый, долгоносый и густобровый.

Фуражка на нем зеленая, мундир синий, глаз черный, лик неустрашимый. Винтовка за плечом. Уздечка прибита гвоздиками: один к казаку, другой к лошадиной морде.

Купили его под Переславлем Залесским: деревню теперь не разыскать, помню зато резчика по дереву, явление редкостное.

Хотите – верьте, хотите – нет: вымысел невелик.

Он сидел на приступочке, в рубахе распояской, держал чурбак промеж ног, топором щепал ловко, а перед ним стоял комбайн, Коля-пенёк застыл у руля, глядел вдаль перевернутым глазом.

– Мы тебя на выставку пошлем, – говорил, не прерывая работы. – В Москве стоять будешь. «Труженик полей».

– Известное дело, – отвечал Коля, стекленея от важности. – Аккуратная ваша работа, дядя Федя. Мне не суметь.

– Я тебе правду скажу. Против меня никому не суметь. Мне и имя дали особое, не всякому сгодится – примитив.

– Это чего, дядя Федя?

– Примитив – он вроде лауреата. Чемпион по-нашему. Мастер своего дела.

– Тогда и я примитив, – сказал Коля. – По другой части.

– Мы все примитивы, – вякнул на подходе мой невозможный друг.

Обернулись. Нас оглядели прилипчиво.

– Дядя Федя, – попросился Коля-пенёк. – Давай я их комбайном стопчу.

– Остынь, Коля. Они ко мне.

– Ты почем знаешь?

– Да тут все ко мне. Фигуры мои поглядеть, в журнале меня пропечатать.

Откашлялся. Горло прочистил. Рукой на сторону повел. Заговорил заученно:

– Вы увидите часть моих работ. Самые новые. Поглядите сюда.

Мы поглядели.

Стояли раскрашенные казаки на лошадях, в фуражках, с винтовками за плечом, уздечки на руки намотаны.

– Которые в бою, в дозоре, в засаде. А один с фронта едет. Отвоевался.

– Почему?

– Ноги-то у него нет. Без ноги не навоюешь. Взгляните теперь на крышу.

Мы взглянули.

Торчала у карниза плашка здоровенная. Фигуры расположились в кружок. У каждого по одной руке, обвисали книзу.