Феликс Кандель - День открытых обложек

Всякая тирания, которой предстоит борьба с инакомыслием, должна смириться со своей участью. Первыми против нее выступят мамонты, прекраснодушные травоядные идеалисты, с которыми она справится без особых хлопот. Им, мамонтам, нужна справедливость, а за неимением таковой в достатке они вымрут и сами, стоит подождать.

На смену мамонтам придут гиены с шакалами, племя мелкое, наглое, которых справедливостью не утолишь. Этим злость застилает глаза при виде неравномерного распределения продукта. Их бы подкормить, погладить по шерстке, но и гиен с шакалами уничтожит тирания под видом инакомыслия.

Ошибкой было убивать мамонтов, которым надо поровну распределить траву. Ошибкой – убивать шакалов, которым требуется кусок мяса по их алчности. На смену придут новые противники. Беспощадное половодье крыс, которых ничем не насытишь.

Они-то и поборют вашу тиранию, подгрызут поджилки, завалив исполина, открыв доступ к беззащитному кадыку. Они-то и победят, силой или на выборах, и установят тиранию нещадного большинства, которое будет пожирать самое себя, оказавшееся в меньшинстве.

Попрет напролом диковатый и страхолюдный, драный и косматый‚ багровоглазый и сизоносый‚ с кочаном под мышкой‚ незамедлительной закуской к непредвиденной выпивке. Затопчет сапогом слюнтяев‚ пузом выдавит слабаков‚ плечом отодвинет хиляков под общий согласованный вопль: «Вы тут не стояли!»

И встанет первым к ларьку с пивом.

Нет, всякая тирания обязана беречь травоядных, бороться с ними вяло и бесконечно, чтобы, не дай Бог, не пришли на смену мамонтам иные противники. Но кто из нас встречался с разумной тиранией?

А в девятой квартире перевелись…

…даже тараканы.

Сами ушли, никто вроде не гнал.

Грустно и голодно.

Звенела квартира, сутолочная‚ колготная‚ пекла-варила-жарила‚ щедрые крошки сыпала со столов: тараканьи гулянки заполночь.

Не стало прежнего раздолья‚ и тараканы ушли. Ушли тараканы в развеселые кварталы‚ в сытные кухни – хлебные края.

Рыба ищет‚ где глубже‚ а таракан где лучше.

Тихо. Свет погашен. Телефон звонит редко. Дамочка субтильная в букольках‚ в розовом пеньюарчике-размахайчике‚ с горничной по пятам‚ чирикая по-французски‚ пролетает в облаке духов-пудры-помады: эт-то что за штучка?..

У коридора свои воспоминания. Да еще у лифта.

Усаживал дамочку на плюшевый диванчик‚ отражал в восхищенных зеркалах‚ касался надушенной спинки деревянными панелями‚ посвистывал лихачом.

Сгинуло‚ кончилось‚ заменено пластмассой – кабинка туалетная.

Лифт урчит за стеной. Лифт-старикан‚ который живет сам по себе. Хочет – едет. Не хочет – стоит. Покажешься – повезет. Заупрямится – высадит. Разыграется по весне‚ пойдет кататься вверх-вниз, подрагивать и подпрыгивать: к старости мы все сумасшедшие.

Попадись в игривую минуту‚ до утра не отпустит‚ укатает до одури, особенно старушек.

Лифт урчит за стеной.

Шкафы сутулятся во мраке.

Шкафы-кариатиды‚ подпирающие потолок. Хранилища нищей престижности.

Телефон звякает спросонья‚ телефон-призрак‚ старомодный и нескладный‚ который давно сняли со стены.

Цифры в памяти – шурупами в стене.

Следами от шурупов.

Проступают через побелку‚ карандашом по штукатурке, телефоны и имена‚ записанные второпях‚ имена и телефоны‚ к которым нет возврата.

Надежда ушла вместе с тараканами.

Окна оклеены на зиму облигациями.

Слепенькая бабушка несет из кухни кастрюльку с молочным киселем, утеху беззубой старости. Рука дрожит – пенка на киселе дрожит – тень расползается рябью по белёной стене.

Тихие шевеления в туалете. Долгие вздохи. Слабые шуршания. Рваные газеты на кривом гвозде.

По театрам и концертным залам. Фельетон. Спорт. Из зала суда.

Сутулый старик в пижамных штанах по горло выходит к туалету‚ покорно становится у стены.

Тоже будет читать‚ когда займет место.

На полях и стройках страны.

Эхо вздохов – эхо спускаемой воды в унитазе.

Кто-то немощно ковыряется в замке: войти в квартиру и начать заново. Востроносая девочка в перекошенном платье шлепает босиком на кухню‚ лезет с ногами на табуретку‚ обнюхивает соседские кастрюли.

В жирной воде плавает встрепанная мочалка.

Тихий мальчик проходит в ванную‚ сыплет порох на подоконник‚ поджигает спичкой‚ задумчиво растворяется в едком дыму. Копоть садится на мокрые‚ вывешенные для просушки простыни‚ делает их серыми‚ поношенными на вид.