Феликс Кандель - День открытых обложек

– Нейтральные эмоции. Подарочный набор. Удивление. Безразличие. Спокойно-созерцательное настроение.

– Этого мне! И побольше. Спокойно-созерцательного!

Хватаешь в охапку. Прижимаешь к груди. Шагаешь в конец чердака, в самый его тупик. Встаешь у окна, лбом в оплывшее стекло: глядеть – не переглядеть. Безразличный. Спокойно-созерцательный. На чердаке возможно.

Смотрит оттуда, сощурившись, вернувшийся представитель выехавшей народности, губу кусает в раздражении.

– Есть у меня мечтание. Чтобы вас не было, земли не было, страны вашей.

– Тебе-то что? Ты же вернулся.

– А чтоб не царапало.

Она ходит по чердаку гордо, независимо, на груди чугунная табличка «Охраняется государством». И что-то буковками помельче.

– Эй, – говорят. – Чего там написано?

– Обижать и уничтожать запрещается, – с готовностью откликается старая хулиганка Фогель. – Нарушение карается по закону. Пусть будет. Умному намек, дураку кулак.

– Всё-то вы, евреи, выдрючиваетесь. Вы больные. Вы параноики. Травмированы катастрофой и не можете вылечиться.

– Мы не больные, – отвечает. – Мы опытные. Нас уничтожали в том веке.

И поправляет на груди табличку.

Проходит по чердаку.

– Знаете что, – советует. – Повесьте и вы на себя. Пусть будет, я не против. Уничтожать запрещается.

По вечерам‚ на закате дня…

…когда солнце укатывалось на покой и стихал неуемный ветер, когда розовели застенчивые облака и проклевывалась зябкая вера в долгое‚ быть может‚ осмысленное проживание‚ выходил на бугор полководец, глядел‚ не моргая‚ на осажденный город.

Это была его особенность – глядеть‚ не моргая‚ как смотрят змеи‚ завораживая перед броском. Этим он пугал‚ распластывал в покорности‚ вызывая мерзкую дрожь в коленях‚ после которой подлые люди становились еще подлее, а честные и непримиримые‚ не стерпев унижения‚ пускали себе пулю в лоб.

Полководец был стар до неприличия.

Стар‚ вял‚ пресыщен‚ груб‚ жесток‚ жаден и коварен‚ ядовит и гневлив‚ капризен‚ беспощаден и безобразен.

Никто не знал‚ сколько ему лет‚ как звать на самом деле‚ какого он роду-племени‚ откуда вышел и куда направляется; никто – даже тыловые крысы в сатиновых нарукавниках. Во всех расспросных листах он писал размашисто и поперек‚ скачущим от ярости почерком: «Не ваше собачье дело».

Они жаловались на него в веках‚ страдали в кабинетах от обид-унижений‚ присылали повторные анкеты‚ и однажды полководец поднял по тревоге войска‚ взял штурмом собственную столицу, передавил тыловых крыс по списку. Особо настырного‚ из обласканных лизунов, привязать велел к дулу пушки и выстрелил, сам поднес фитиль. Но был недоволен собою‚ дулся и бурчал до вечера: "Повторяешься‚ старик‚ повторяешься..."

Полководец брал города.

В княжествах и империях‚ в метрополиях и колониях‚ на материках и архипелагах. Укрепленные и беззащитные‚ с крепостными стенами и земляными валами‚ с надолбами, засеками и без них. Жители лили со стен горячую смолу и плескали кипяток‚ резались на вылазках ножами‚ проклинали и чародействовали‚ но обреченным не было спасения.

Пожжёт и попленит.

Проснувшись поутру и хлебнув из кружки добрую порцию романеи‚ джина с тоником или дымчатого вина псинхитон‚ приправленного полынью‚ – смотря по тому‚ какой на дворе век‚ – он спрашивал у ординарца: «Что у нас на сегодня?» и приступал к делу. Это была его работа – брать города‚ и это у него получалось.

Города были обречены и защищались‚ чтобы оттянуть расправу. Можно‚ конечно‚ пойти на поклон с дарами‚ милости просить и замирения‚ но милость – она почище муки. Милость стоять на коленях. Поклоняться тупицам. Жить в четверть силы и ежечасно отрекаться от естества.

Бывало‚ жители разбегались по лесам до его появления‚ но пустые города он не брал – брезговал. Или занимал нечаянно‚ с наскока-наезда‚ но не любил скороспешные победы: нечем потешить душу. Полководец не торопился со штурмом, чтобы там‚ за могучими стенами‚ подъели запасы пищи и мужества‚ переспели в ожидании‚ змейкой вползла обреченность: тряхни посильнее, и опадут в минуты бедствия и смятения.

Гремели проломные пушки. Рушились башни от шума стрел. Солдаты жгли‚ пустошили‚ малюток в реку метали‚ насиловали живых и одирали мертвых‚ ужасами неистовства устрашая.

С визгом носились по булыжнику кусачие кони. Кровь текла по улицам и через пороги домов, ручьи сливались в протоки‚ протоки в реки‚ бурые реки впадали в моря‚ окрашивая у берегов‚ от воплей убиваемых вздымало волны‚ якоря землю рыли. «Опять народы воюют»‚ – говаривали корабельщики, без оглядки уплывая за край моря‚ а полководец строгал со скуки липовую дощечку‚ острым ножичком до полного пропадания, и принимался за следующую.