Феликс Кандель - День открытых обложек

Лёва молчит – не перебивает.

– Теперь я при яме‚ – говорит Менька, – а в ней все наши. Липечке – «Опять несчастье». Лейбечке – «Хуже не бывает». Лейзерке – «От всякого ему цорес». Убили‚ вещи поделили‚ коз разобрали, на домах чужие теперь замки…

Лёва холодеет – не отогреться вовек.

Лёва облачается в одежды возмездия.

– Да поразят их стрелы ужаса‚ – вещает в сердце своем. – Да померкнет звезда над их головами, трава засохнет под ногой. Да не смогут они остановиться‚ справляя нужду‚ пока не выйдут наружу их души. Постыдным образом. В постыдном месте.

И диву дается на самого себя, тихий в душе и ласковый.

– Пусть‚ – вещает еще. – Пусть земля изрыгнет их с проклятиями. Выбросит из погребений кости мучителей наших. Чтобы валялись под ногой в поругании. И ни одна чтобы сила. Не смогла возвратить на покой. Их кости. Пусть уже. Пусть!..

Застонут камни в стране проклятия‚ деревья испустят кровь‚ небеса истреплются в дым‚ луна обветшает‚ сладкие воды погорчеют. Скорчится земля под призывом Лёвы Блюма. Раскидает надгробные камни мучителей. Изрыгнет их гробы. Вышвырнет черепа с ребрами до крайней косточки. Захохочет зияющими провалами. Не согласится на уговоры-раскаяния. Не поддастся на перезахоронения‚ с ожесточением выплевывая заново. Козы будут гадить на их кости. Крысы – подыхать в их завалах‚ смрадом наполняя окрестности. И если Лёва явился в мир только для этого‚ этого будет достаточно.

– Мама! Ой‚ мама моя‚ мамеле...

Но мама молчит. Мама его Двора. Видно, слезы льет без звука‚ не желая огорчать сына…

Проснувшись, Лёва отправится на Гору памяти, в памятный ему зал; мириады детских душ обступят крохотными огоньками, и послышатся голоса во мраке, непрерывно звучащие, нескончаемый перечень убиенных детей. «Рут Лившиц, полтора месяца, Польша», «Хаим Шток, семь месяцев, Украина», «Мирьям Финкель, пять лет, Латвия»…

Лёва дождется, наконец, и однажды назовут Фаню, Голду с Гитой, озорника Срулика, несмышленого Мойше…

А Броня дремлет у телевизора‚ ожидая звонка от сына.

Шауль приезжал навестить стариков‚ детвора разбежалась по комнатам‚ осматривая и обнюхивая‚ Нехама сидела у стола‚ сложив руки‚ словно не она выродила эту компанию. Они возвращаются по темному шоссе, а за деревом затаился недруг‚ готовый кинуть камень или выстрелить из пистолета. Сказал бы недруг: «Земля мала для нас с тобой». Сказал бы Шауль: «Я принимаю твой довод». Сказал бы недруг: «Детям моим – эта земля». Сказал бы ему Шауль: «И у меня дети». Сказал бы глядящий извне: «Имеются и иные мнения». Извне – он и есть извне.

Хорошо жить в стране‚ когда от чужого горя до тебя тысячи километров равнодушия. Тут – всё близко. Все рядом. Броня опасается за своих‚ а вместе с ней‚ того не ведая‚ опасаются прочие: на этой земле короткая цепочка до погибшего или пострадавшего. (Может‚ на лестнице уже стоят с невозможным известием, вестник беды с санитаром‚ у которого заготовлено для первой помощи‚ слушают звон посуды, смех детей‚ музыку из телевизора; вот они войдут в квартиру‚ и жизнь сломается навсегда.)

– Господи! Чудесны деяния Твои! Даже боль – после нее Ты даёшь облегчение. Даже муки – просветляют и очищают. Одно неправильно‚ Господи. Только одно! Родители не должны хоронить детей. Внеси изменения, и мы возрадуемся...

А Броня спит у телевизора‚ видит мимолетный сон-утешитель. Снится Броне: звонит телефон. «Мама‚ – говорит Шауль‚ – всё хорошо‚ мама. Они в нас стреляли‚ но они в нас не попали…»

Вокзал в Иерусалиме – тупик в Иерусалиме…

…поезд дальше не пойдет.

Незачем.

Подкатывают голубые вагончики, сходят на перрон пассажиры, дети с солдатами.

Солдаты — тоже еще дети.

– За вас кто-нибудь беспокоится, ребята? За вас пора побеспокоиться. Возьму это на себя.

На каменном парапете недвижно сидят подростки в черных одеяниях.

Рядком. Скворцами в шляпах. Ждут автобус, который отвезет в иешиву.

– Ребе‚ – вопросят в горении души. – С чего начинать?

– Развязывать‚ – ответит. – Узелки неприязни. Начните – и начнется. Продлите – и продлится. Добро оборачивается злом‚ отложенное на потом.

А больше ничего не скажет.

Шелестит громадина-автобус с глазастыми туристами. В те места, которые принято посещать. Сидят устойчиво. Глядят задумчиво. У окна, впереди всех, улыбчивая‚ отмытая до белизны старушка, букельки из-под шапочки.

На боку автобуса начертано витиевато: «И возрадуются сердца ваши».