Феликс Кандель - День открытых обложек

За что Ты старишь нас, Господи?..

За окном буйствует весна, шальная и проказливая.

С зимы перебирая наряды, охорашиваясь в зеркале дождевых вод, очаровывая на выходе прихотливым многоцветьем под горестное «ах!» завистливых несовершенств.

Километры садов.

Буйство апельсинового цветения после стылых ночей и зябких проливных дождей.

Гроздья соцветий, бело-розовая их кипень, упрятавшая в глубине желтизну тычинок.

Птицы наталкиваются в полете на воскурения, одолевая с трудом и затаенным восторгом. Новорожденные вбирают их с первым глотком воздуха, не плачут – изумляются. Жители окрестных поселений не спят по ночам, уносимые на крыльях воображений, которые навевают беспричинную печаль или излечивают ее до утраты памяти.

А по палатам льют слезы в подушку…

Взбулькивает кислород в шланге. Задремывает женщина-подросток в тихой слабости. Старуха-бродяжка проговаривает: «Вам кажется, я плачу? Я не плачу...» На другом этаже постанывают бывший следователь и бывший арестант. За стойкой слышен приглушенный голос: медсестра‚ прикрыв трубку рукой‚ просит мужа накормить младенца.

Событие у них‚ событие чрезвычайное: к женщине-подростку приходил посетитель в блузе, кокетливый берет набекрень‚ принес розы‚ охапку роз‚ руку поцеловал нежно и ласково. Лицо ее прояснилось‚ радость на нем и смущение: как она молода! Задернули занавеску‚ побыть наедине; оттуда доносились слова‚ сливаясь в бурливые ручейки‚ – Боже‚ они читали стихи! У старухи-бродяжки подозрительно дрожала губа; голос за занавеской‚ высокий‚ ломкий‚ срывающийся от волнения: «Кто ты‚ говорящий во мне? Не умолить Того‚ Который на Небесах‚ умолю ли того‚ который во мне?..»

Вечером доносится музыка из коридора. Проходит скрипач по этажу‚ старый скрипач с потухшим взором. Он не ухожен. Туфли его требуют замены. Рубашка – стирки. Брюки – портнихи‚ укоротить и обузить. Возможно‚ он слеп. Возможно‚ ему знакома наощупь каждая щербинка в полу.

Музыка приближается‚ надвигаясь спасением. Музыка снимает боль‚ отодвигает отчаяние, усталые души ненадолго обретают покой. Старуха-бродяжка шагает за скрипачом‚ бежит за ней молоденькая сестричка: «Тебе нельзя вставать! Нельзя!..» – «Оставь меня. Я самая живучая старуха. На двух ногах». Спрашивает скрипача: «И ты от геронтолога?..»

Скрипач не отвечает. Проходит дальше‚ музыкой огораживая живых‚ и возвращаются по палатам надежды-опасения.

Морщинистый доброволец Боря Кугель катает по вечерам тележку с бельем‚ разносит подносы с едой.

Все знают его, всем необходим, ибо ощущает боль страждущего, и Борю привечают, Боря – приемный покой для наказанных мучением. «Одни слушают и приобретают. Другие слушают и теряют». Кугелю выговариваются до конца‚ а он обретает знание с печалью.

Стоит на весах горбун в обвисшей больничной пижаме‚ как сутулится под рюкзаком‚ задумчиво смотрит на цифры. На врачей‚ конечно‚ упования, на рентгены-лекарства, – не всякое гнутое выправляется‚ не всякое смятое разглаживается.

– Ребе‚ – спрашивает Боря в привычке их отношений. – Кто вы сегодня?

Голос тих. Слова выверены:

– Возможно, чародей, который худеет без меры. Сложно мы устроены‚ друг мой, какому врачу под силу? Был бы бревно бревном‚ и перекатывайся без забот. А на боку сучок‚ чтобы сморкаться.

Губы кривит в улыбке, скрытен и уклончив.

– Не жалейте меня‚ не надо. Отжил свое, неспешно, вдумчиво, однажды предложили даже взятку. Мог бы и загордиться: неужто от меня что-то зависит?

– А мне ни разу не предлагали‚ – удивляется Боря. – От меня ничего не зависит.

– От вас зависит такое‚ за что не дают взятки.

Говорит на прощание:

– На удобрение земли сгожусь. На прочие нужды. Разве оплакивают человека‚ пока не умер?..

«К Сасону его. К геронтологу». – «Он был, наверно, у Сасона‚ – Боре отвечает Боря. – Кто у него не был?»

Заходит в палату, где лежит иссохший больной, под одеялом не проглядывает тело. Глаза бесцветны, глубины в них нет. Почти нет.

– Знаешь‚ зачем позвал?

Боря знает.

– К утру я умру. Позвони, вот номер. Скажешь одну фразу: «Отец не станет для тебя обузой». Повтори.

Боря повторяет:

– Отец не станет для тебя обузой‚ поганец!..

На выходе Боря оборачивается. Больной смотрит с подушек:

– Позвони...

А в детском отделении, в изоляторе, крохотный – не по возрасту – ребенок, глухой, слепой, бессловесный, без единого проблеска сознания, которому не дано вырасти, полюбить, мир населить детьми. Мать неусыпная у кровати, в отчаянной надежде на исцеление, – Господи, пронеси мимо!