Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

– Не подобает Новой сестре, – начинает настоятельница, – обращаться таким образом…

Судзаку перебивает ее почтительным взмахом руки:

– Будем к ней снисходительны, настоятельница, даже если она того и не заслуживает. Строптивость лучше всего преодолевается добротой.

Монах наливает мутную жидкость в крошечную каменную чашечку.

«И ведь как медлительно двигается, – думает Орито, – нарочно, чтобы раздразнить твой голод…»

Она сдерживается изо всех сил, хотя рука так и тянется схватить чашку с подноса.

Неспешно отворачивается, прикрываясь широким рукавом, – пить у всех на виду неучтиво.

– Когда ты будешь Одарена, – сулит Судзаку, – то крепче сроднишься с другими сестрами.

«Ни за что, – думает Орито. – Ни за что».

Маслянистая жидкость попадает ей на язык…

…И сразу кровь быстрее бежит по жилам, сосуды расширяются и ощущение блаженства наполняет все ее существо.

– Не Богиня выбрала тебя, – говорит настоятельница. – Ты выбрала Богиню.

Теплые снежинки ложатся на кожу Орито и тают с легким шорохом.

Каждый вечер дочка врача хочет спросить Судзаку, из каких ингредиентов состоит Утешение. И каждый вечер останавливает себя. «Спросишь – начнется разговор, – понимает она, – а разговор – это уже шаг к тому, чтобы смириться…»

– Что хорошо для тела, – говорит Судзаку, глядя на губы Орито, – хорошо и для души.

По сравнению с завтраком обед проходит прямо-таки весело. После краткой молитвы ключница Сацуки и сестры едят соевый творог тофу, обжаренный в тесте с чесноком и семечками кунжута, маринованные баклажаны, сардины и белый рис. Даже самые надменные сестры помнят свое бедняцкое прошлое, когда о такой еде можно было только мечтать, и наслаждаются каждым куском. Настоятельница и мастер Судзаку ушли обедать к мастеру Гэнму, так что настроение в Длинном зале непринужденное. После того как убрали со стола, вымыли посуду и палочки для еды, сестры курят трубки, болтают, играют в маджонг, вновь и вновь перечитывают новогодние письма и слушают, как Хацунэ играет на кото . Орито замечает, что действие Утешения с каждым вечером заканчивается быстрее. Как всегда, она уходит к себе, никому не пожелав спокойной ночи. «Вот погодите, пока ее Одарят, – слышит она мысли других сестер. – Погодите, пока живот у нее не станет огромным, как валун, и ей не будет необходима наша помощь, чтобы мыть полы и таскать тяжести».

В келье Орито кто-то заботливо развел огонь. «Яёи».

Злоба Умэгаэ и враждебность Кагэро придают сил отторгать Сестринский дом. «А доброта Яёи, – со страхом думает Орито, – делает жизнь здесь более сносной…»

…И приближает тот день, когда гора Сирануи взаправду станет для нее домом.

«Как знать, – размышляет Орито, – может, Яёи действует по приказу Гэнму?»

Мучаясь тревогами и дрожа от холода, Орито обтирается влажной тряпицей.

Укладывается под одеяло, поворачивается на бок и долго разглядывает огненный сад в очаге.

Ветви хурмы клонятся к земле под тяжестью спелых плодов, мерцающих в темноте. Крошечный штрих в небе растет и превращается в цаплю. Голенастая птица опускается на землю…

У птицы зеленые глаза и рыжий хохолок. Орито пугается громоздкого клюва. Птица говорит – конечно, по-голландски: «Вы очень красивы».

Орито не хочет ни поощрять его, ни ранить его чувства.

Вдруг она оказывается во дворе Сестринского дома. Слышно, как стонет Яёи.

Сухие листья кружат по воздуху, будто нетопыри; нетопыри кружат по воздуху, будто сухие листья.

«Как убежать отсюда? – В отчаянии она отвечает неизвестно кому: – Ворота заперты».

«Так что же? – насмешничает лунно-серая кошка. – С каких это пор кошкам нужны ключи?»

«Времени совсем нет! – Отчаяние скручивает Орито. – Нечего говорить загадками!»

«Сперва убеди их, – говорит кошка, – что ты здесь довольна и счастлива».

«Зачем доставлять им такое удовольствие?»

«Затем, – отвечает кошка. – Только тогда они перестанут за тобой следить».

– И так, я прихожу к выводу… – Ёсида Хаято, все еще моложавый автор высоконаучного труда об истинном возрасте Земли, окидывает взглядом слушателей – восемьдесят-девяносто ученых мужей, – что широко распространенная вера в то, будто Япония – неприступная крепость, на самом деле – пагубное заблуждение. Почтенные академики, мы – всего лишь деревенская развалюха, где и стены обветшали, и кровля прогнила, а вокруг – жадные соседи.