Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

– Который видели… сколько? Дюжина ныне живущих европейцев?

– Меньше. Если за три года захватите должность начальника канцелярии, увидите и вы.

«Через три года меня здесь уже не будет», – надеется Якоб и вдруг с тяжелым сердцем вспоминает Орито.

Элатту щелчком ножниц обрезает нитку. Отделенное от них всего лишь одной улицей и стеной, беснуется море.

– Эдо – миллион жителей, втиснутых в прямоугольную сетку улиц. Улицы тянутся, сколько хватает глаз. Эдо – оглушительный стук деревянных сандалий и вальков, которыми отбивают полотняную одежду, крики, лай, вопли, шепоты. Эдо – свод всевозможных человеческих надобностей и в то же время средство все их обеспечить. Каждый даймё обязан содержать дом в Эдо – для главной жены и наследника. Иногда такое жилище само по себе – целый город, обнесенный стенами. Большой мост в Эдо, от которого ведут отсчет все дороги в Японии, составляет в ширину двести шагов. Если бы я мог влезть в шкуру японца и побродить по этому лабиринту! Но, конечно, нас с Хеммеем и ван Клефом не выпускали с постоялого двора – «для нашей же безопасности», пока не настал назначенный день встречи с сёгуном. Единственное противоядие от скуки – непрерывный поток гостей, ученых и просто любопытствующих, особенно тех, что приносили с собой растения, луковицы и семена.

– О чем вас расспрашивали?

– Задавали вопросы о медицине – и глубокие, и совсем детские: «Электричество – это жидкость?»; «Иностранцы носят сапоги, потому что у них нет щиколоток?»; «Верно ли, что для всякого действительного числа φ , согласно формуле Эйлера, комплексная экспоненциальная функция удовлетворяет равенству e iφ = cos φ + + i sin φ ?»; «Как построить монгольфьер?»; «Можно ли удалить пораженную раковой опухолью грудь так, чтобы пациентка осталась жива?»; и однажды: «Поскольку Япония не затонула во время Ноева потопа, можно ли заключить, что она расположена выше других стран?» Переводчики, чиновники и владелец постоялого двора брали деньги за то, чтобы пускать посетителей к Дельфийскому оракулу, но, как я уже давал понять раньше…

Дом содрогается, как при землетрясении; стропила визжат и воют.

– Я нахожу некоторое удовлетворение в беспомощности своих ближних.

Якоб не может с ним согласиться.

– А как прошла встреча с сёгуном?

– Нарядили нас в пропахшие нафталином парадные тряпки полуторавековой давности: Хеммей в кафтане с жемчужными пуговицами, мавританском жилете и шляпе со страусиным пером и в белых полотняных чехлах поверх башмаков. Мы с ван Клефом расфуфырились в том же духе, так что все вместе походили на тройку подпорченных французских пирожных. Нас доставили в паланкине до дворцовых ворот. Дальше мы три часа плутали пешком по коридорам и внутренним дворикам, через миллион дверей и приемных, по дороге обмениваясь избитыми шутками с разнообразными чиновниками, советниками и принцами. В конце концов добрались до Тронного зала. Здесь уже невозможно больше делать вид, будто бы мы явились с настоящим посольством, а не притащились за тридевять земель полизать задницу великому правителю. Сёгун, полускрытый ширмой, сидит на возвышении в глубине комнаты. Церемониймейстер объявляет: «Оранда капитан!» Хеммей боком, словно краб, семенит к сёгуну и опускается на колени в специально отведенном для этого месте. Нам запрещено даже смотреть на сиятельную особу. Молча ждем высочайшего знака. Наконец великий военачальник, победитель мятежных варваров, поднимает кверху указательный палец. Камергер зачитывает текст, который не менялся с тысяча шестьсот шестидесятых, запрещающий нам обращать японских подданных в нехорошую христианскую веру, а также нападать на китайские джонки и на жителей острова Рюкю, и повелевающий сообщать о любых коварных замыслах против Японии, буде нам станет о них известно. Хеммей просеменил в обратную сторону, и на этом церемония завершилась. Согласно записи в моем дневнике, вечером Хеммей стал жаловаться на желудочные колики, которые на пути домой перешли в дизентерийную лихорадку… Впрочем, признаюсь, диагноз мог быть и не совсем точным.

Элатту, закончив штопку, раскатывает постель.

– Гадкая смерть. Дождь лил без перерыва. Местечко называлось Какэгава. «Только не здесь, Маринус, только не так», – простонал он и умер…

Якобу представляется могила, вырытая в языческой земле, и как его самого туда опускают.

– …Как будто я Господь Бог и могу вмешиваться в такие дела.