Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

– Ни одна живая душа не узнает, – обещает Якоб. – Даже Клаас.

Маринус хмурится, переспрашивает:

– Клаас?

– Тот садовник. – Якоб отряхивает одежду. – У ваших тетушек.

– Ах он! Славный Клаас давным-давно преобразовался в компост.

Надвигающийся тайфун завывает, словно тысяча волков. На чердаке зажжена лампа.

– Побегу-ка я к себе, в Высокий дом, – говорит Якоб, – пока еще можно.

– Дай бог, чтобы к утру он остался таким же высоким.

Якоб открывает дверь на улицу, а ветер тут же ее захлопывает с такой силой, что секретаря отбрасывает назад. Выглянув наружу, Якоб с доктором видят, как по Длинной улице катится бочонок и возле Садового дома разбивается в щепу.

– Лучше укройтесь у нас наверху, – приглашает Маринус, – пока не утихнет.

– Не хочется быть незваным гостем, – отвечает Якоб. – Вы посторонних не жалуете.

– Какая польза будет моим студиозусам от вашего трупа, если вы разделите судьбу того злосчастного бочонка? Поднимайтесь первым, не то, если я свалюсь, изувечимся оба…

Шипящая лампа озаряет сокровища, что хранятся у Маринуса на книжных полках. Якоб, вывернув шею, вглядывается в названия: Novum Organum Фрэнсиса Бэкона, Versuch die Metamorphose der Pflanzen zu erklären Гёте, «Тысяча и одна ночь» в переводе Антуана Галлана.

– Печатное слово – это пища, – говорит Маринус. – А вы, Домбуржец, изголодались, как вижу.

«Система природы» Жан-Батиста Мирабо – как известно каждому племяннику пастора в Голландии, это псевдоним атеиста барона Гольбаха; и Вольтеров «Кандид, или Оптимизм».

– Тут хватит ереси, чтобы сокрушить ребра инквизитору, – замечает Маринус.

Якоб ничего не отвечает. На глаза ему попадаются Philosophiae Naturalis Principia Mathematica Ньютона, «Сатиры» Ювенала, Дантов «Ад» в оригинале – на итальянском – и Cosmotheorus их с Маринусом соотечественника, Христиана Гюйгенса. И это всего одна полка из двадцати, а то и тридцати, во всю ширину чердака. На письменном столе лежит объемистый том ин-фолио: «Остеография» Уильяма Чеселдена.

– Смотрите, кто вас тут ждет, – говорит доктор.

Якоб рассматривает подробности рисунка, и дьявол пробуждает в его душе семя сомнений.

«Что, эта машина из костей и есть человек?»

Ветер лупит по стенам, как будто на улице уже валятся деревья.

…«А Божественная любовь – не более чем способ создавать новые, младенческие костяные машины?»

Якоб вспоминает вопросы настоятеля Эномото при их единственной встрече.

– Доктор, вы верите в существование души?

Он ждет от Маринуса мудреного и загадочного ответа.

– Да.

– Так где же она помещается? – Якоб указывает на кощунственно-благочестивый скелет.

– Душа – не существительное. – Доктор насаживает зажженную свечу на металлический штырь. – Она глагол.

Элатту приносит два кувшина горького пива и сладкие сушеные фиги…

Якоб уверен, что если ветер задует еще бешеней, непременно сорвет кровлю; ветер ярится пуще, но кровля пока на месте. Стропила и балки скрипят и трясутся, словно ветряная мельница на полном ходу. «Ужасная ночь, – думает Якоб, – но даже ужас приедается, когда становится однообразным». Элатту штопает носок, а доктор пустился в воспоминания о том, как ездил в Эдо с покойным Хеммеем, управляющим, и ван Клефом, в то время начальником канцелярии.

– Они сетовали, что ни одно здание здесь не сравнится с собором Святого Петра или Парижской Богоматери, но японский гений проявляется в прокладке дорог. Дорога Токайдо – Восточный Приморский тракт – идет от Осаки до Эдо, так сказать от брюха Империи к голове, и, уверяю вас, не знает себе равных на всей земле, ни в современности, ни в Античности. Эта дорога сама по себе – целый город, пятнадцати футов в ширину, зато трехсот немецких миль в длину, прекрасно осушена и поддерживается в идеальном состоянии. Ее обслуживают пятьдесят три станции, где путешественники могут нанять носильщиков, переменить лошадей и переночевать – или же всю ночь предаваться разгулу. И знаете, в чем самая простая и разумная радость? Все путники и повозки движутся по левой стороне, поэтому здесь неведомы бесконечные столкновения экипажей, дорожные стычки и свары, которые так часто закупоривают крупнейшие транспортные артерии Европы. На менее оживленных участках дороги я сильно огорчал сопровождающих нас инспекторов, когда то и дело вылезал из паланкина и собирал образцы растений по обочинам. Нашел для своей книги Flora Japonica больше тридцати новых видов, не замеченных Тунбергом и Кемпфером. А в конце пути ждет Эдо.