Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

– …то, что наши деды называли «долг», сейчас называется «кредит».

– И это значит, – Сирояма добавляет черный камень к своей группировке север – юг, – что долги не обязательно отдавать?

Эномото с вежливой улыбкой берет следующий камень из чаши розового дерева.

– Увы, досадная необходимость платить долги никуда не делась, но история господина из Асо может служить хорошей иллюстрацией. Два года назад он взял в долг значительную сумму на осушение болота вот у этого человека, Нумы.

Нума, один из состоящих при Эномото ростовщиков, кланяется из своего угла.

– В этом году, в Седьмом месяце, его крестьяне собрали первый урожай риса. Итак, в то время, когда жалованье из Эдо поступает с опозданием и выплачивается не полностью, крестьяне в землях клиента Нумы довольны, благодарны и пополняют его запасы. Свой долг Нуме он уплатит… когда?

Нума снова кланяется:

– На полных два года раньше срока, ваша милость.

– Надменный сосед этого даймё поклялся, что никогда ни у кого не возьмет в долг даже зернышка риса. Он шлет отчаянные письма в Совет старейшин… – Эномото ставит одиночный камень между двумя своими отрядами на востоке, – и эти письма слуги используют на растопку. Кредит – семя, из которого произрастает богатство. Лучшие умы Европы изучают деньги и кредит. Эту науку они зовут… – Эномото употребляет иностранный термин: – «Политическая экономия».

«Это всего лишь подтверждает, – думает Сирояма, – мое мнение о европейцах».

– Мой молодой друг в академии начал переводить замечательный текст, «Богатство народов». Его смерть – трагедия не только для нас, любителей науки, но, я считаю, и для всей Японии.

– Огава Удзаэмон? – вспоминает Сирояма. – Печальный случай.

– Если бы только он мне сказал, что пойдет по дороге Ариакэ, я бы дал ему сопровождение, по крайней мере в пределах моего княжества. Но этот скромный юноша, отправляясь в паломничество, помолиться за болящего отца, хотел обойтись без всяческих удобств…

Эномото проводит ногтем по линии жизни у себя на руке. Градоправитель не перебивает, хотя уже слышал эту историю от нескольких разных людей.

– Мои люди отловили виновных. Я велел отрубить голову тому, кто сознался, а других подвесить за ноги на железных штырях, и пускай волки и вороны сделают свое дело. – Он вздыхает. – Потом и Огава-старший скончался, так и не успел выбрать наследника.

– Ужасно, когда обрывается род, – соглашается Сирояма.

– Родственник из побочной линии занимается восстановлением дома. Я дал ему денег, но он простой ножовщик. Имя Огава для Дэдзимы навсегда утрачено.

Сирояме нечего к этому прибавить, но заговорить о другом было бы неучтиво.

За приоткрытыми дверьми виднеется веранда. Вдали расцветают сияющие облака.

Среди холмов над горящим полем поднимается дым.

«Сегодня мы здесь, а завтра нет, – думает Сирояма. – Избитые истины на самом деле глубоки».

Игра в го возобновляется. Шелестят шелковые накрахмаленные рукава.

– Обычай требует восхвалять мастерство градоначальника в игре, – замечает Эномото, – но вы и вправду лучший игрок, какого я встречал за последние пять лет. Чувствуется влияние школы Хонинбо.

– Мой отец… – градоправитель так и видит насупленный призрак старика, грозно поглядывающий на ростовщика в углу, – достиг второго рю в Хонинбо. Я лишь недостойный ученик… – Сирояма начинает атаку на одиноко стоящий камень Эномото. – Так, балуюсь на досуге.

Он берется за чайник, но тот пуст. Сирояма хлопает в ладоши, и немедленно появляется камергер Томинэ.

– Чаю, – говорит градоправитель.

Томинэ оборачивается и тоже хлопает в ладоши, вызывая другого слугу. Тот на коленях скользит к столику, бесшумно забирает поднос и исчезает, в дверях отвесив поклон. Градоправитель мысленно прослеживает путь подноса, переходящего из рук в руки, вплоть до беззубой старухи в самой дальней кухне. Старая карга подогревает воду до нужной температуры и заливает чайные листья идеального качества.

Камергер Томинэ никуда не уходит: это его мягкий протест.

– Ну что, Томинэ, к нам набежали толпы землевладельцев, занятых распрями друг с другом, мелких чиновников, желающих получить местечко для своих беспутных племянников, побитых жен, умоляющих о разводе, и все они пристают к вам, предлагают деньги и дочерей и в один голос клянчат: «Камергер-сама, пожалуйста, замолвите за меня словечко перед градоправителем»?

Томинэ смущенно и невнятно гундит что-то сломанным носом.