Дэвид Митчелл - Тысяча осеней Якоба де Зута

Ноги «носильщиков» шлепают по лужам. В реке вздувается бурая вода. С веток сосен капает.

Удзаэмон спрашивает Сюдзаи:

– Мы сегодня в Исахае заночуем?

– Нет. Дэгути из Осаки выбирает все самое лучшее: таверну «Харубаяси» в деревне Куродзанэ.

– Не ту ли, где останавливается Эномото со свитой?

– Ту самую. Ну подумай: разве шайка разбойников, задумавших украсть монахиню из монастыря на горе Сирануи, отважилась бы туда сунуться?

В главном храме Исахаи – праздник местного божества. На каждом шагу коробейники, пышно украшенные повозки и толпы зрителей; на шестерых чужаков с паланкином и внимания никто не обратит. Уличные музыканты стараются перещеголять друг друга, кокетливые служанки у входа в таверны заманивают посетителей. Сюдзаи не высовывается из паланкина и велит своим людям двигаться прямо к восточному краю города, к воротам в княжество Кёга. В караульню ворвалось стадо свиней и перевернуло все вверх дном. Солдат в строгой форменной одежде окидывает Дэгути из Осаки беглым взглядом и спрашивает, почему купец без товаров.

– Я отправил их водным путем, господин, – отвечает Сюдзаи с таким сильным осакским акцентом, что понять его почти невозможно. – Все подчистую на корабле отправил, господин. А то, пока на каждой таможне Западного Хонсю отхватят свой кусок, у меня разве что морщины на руках останутся, господин.

Солдат машет рукой – проходи, мол, – но другой, более наблюдательный стражник замечает, что подорожная Удзаэмона выписана в конторе на Дэдзиме.

– Огава-сан, вы переводчик у иностранцев?

– Да, третьего ранга, в Гильдии переводчиков на Дэдзиме.

– Я просто спросил, господин, потому что вы одеты как паломник.

– У меня отец тяжело болен. Хочу помолиться за него в Касиме.

– Пожалуйста, – стражник пинает визжащего поросенка, – пройдите в комнату для досмотра.

Удзаэмон удерживается и не смотрит на Сюдзаи.

– Хорошо.

– Я подойду, как только выгоним эту подлую свинину.

Переводчик проходит в тесную комнатку, где сидит за работой писец.

Удзаэмон проклинает свое невезение. «Вот и пробрались в Кёгу незаметно».

– Прошу простить за доставленное неудобство. – Вошедший стражник приказывает писцу подождать снаружи. – Я чувствую, Огава-сан, вы человек слова.

– Надеюсь, – отвечает Удзаэмон, гадая, к чему тот клонит.

– Тогда я… – Стражник встает на колени и отвешивает земной поклон. – Я очень прошу вашей помощи, господин! У моего сына череп… неправильный какой-то стал, шишки на нем появились. Мы… боимся на улицу его выпускать, люди его называют демоном, óни . Мальчик умненький и читает хорошо, но… Головные боли его мучают, ужасные боли.

Удзаэмон обезоружен.

– А что говорят врачи?

– Первый сказал, у него горение в мозгу, и прописал три галлона воды в день, чтобы загасить пламя. Отравление водой, сказал второй и велел не давать нашему сыну пить, пока у него язык не почернеет. Третий продал нам золотые иглы – втыкать ему в голову, чтобы изгнать демона, а четвертый продал нам волшебную лягушку, надо ее лизать тридцать три раза в день. Ничего не помогает… Скоро он и головы поднять не сможет…

Удзаэмон вспоминает недавнюю лекцию доктора Маэно о слоновой болезни.

– …Вот я и прошу всех паломников, кто здесь проходит, помолиться о нем в Касиме.

– Охотно. Я прочту сутру за его здравие. Как зовут вашего сына?

– Спасибо! Многие паломники обещают, но верить можно только человеку чести. Я – Имада, а сына зовут Уокацу, вот здесь написано, – он протягивает сложенную бумажку, – и прядь его волос приложена. За молебствие деньги берут, так я…

– Уберите ваши деньги. Я помолюсь за Имаду Уокацу, когда буду молиться за своего отца.

«Объявленная сёгуном политика самоизоляции сохраняет его власть нерушимой…»

– Посмею спросить, – стражник снова кланяется, – у Огавы-сан тоже сынок есть?

«…Но обрекает Уокацу и бесчисленное множество других на мучительную, напрасную смерть из-за невежества».

– Нас с женой пока не благословили боги.

«Снова лишние подробности», – сокрушается Удзаэмон.

– Госпожа Каннон наградит вас за доброту, господин! Ну, не буду вас задерживать…

Удзаэмон прячет бумажку с именем в кошель.

– Если бы я мог сделать больше…

Язычки огня пляшут бесшумно, голубоватые, как луноцвет. Эномото сидит позади ямы-очага в дальнем конце узкой комнаты со сводчатым потолком. Он знает, что перед ним стоит Орито, но не торопится поднять взгляд. Рядом за доской для игры в го застыли два мальчика-послушника; каждого можно принять за бронзовую статую, если бы не бьющаяся жилка на шее.