Виктория Хислоп - Возвращение

На рассвете двадцать первого мая были отданы швартовы. Залязгали тяжелые цепи, и пассажиры ощутили первые медленные движения корабля, начавшего отчаливать в направлении выхода из порта.

В животе у Мерседес ухнуло. От непривычного покачивания (это было ее первое плавание) ее сразу же начало мутить, но тошноту по большей части вызывали обуревавшие ее эмоции. Она оставляла Испанию. Окружавшая ее малышня ревмя ревела, а детки постарше стояли рядом и мужественно держали их за руки. Мерседес закусила губу, пытаясь унять почти непреодолимое желание зарыдать в голос от чувства тоски и потери чего-то важного. После дней ожидания и приготовлений все происходило чересчур быстро. С каждой секундой они с Хавьером все больше удалялись друг от друга.

По ее лицу, смешиваясь с брызгами соленой воды, текли слезы. Понимание того, что она оставляет позади всех, кого она любила и знала, всех до единого, было невыносимым. Девушка едва не поддалась искушению добежать до носа корабля и броситься в белую пену. Мерседес остановило только сознание того, что на глазах у детей ей следовало сохранять мужество.

Впав в беспросветное уныние, она наблюдала за тем, как сначала людские фигуры у причальной стенки, а потом сами здания понемногу превращаются в крохотные точки, перед тем как вовсе исчезнуть из вида. Казалось, ее надежды увидеть Хавьера тают вместе с ними.

– И после этого, – сказал Мигель, – Мерседес так никогда больше и не вернется в Испанию.

– Что? – не в силах сдержаться, в ужасе воскликнула Соня. – Никогда-никогда?

– Именно. К тому же она не могла написать матери, чтобы сообщить ей о своем местонахождении, если не хотела навлечь на нее ненужные подозрения.

– Какой кошмар! – поразилась Соня. – Так Конча, наверное, и знать не знала, что ее дочь уехала из страны.

– Нет, не знала, – подтвердил Мигель. – Об этом стало известно только много лет спустя.

Они закончили обедать в ресторане у собора и сейчас неторопливым шагом возвращались к «Эль Баррил». И тут Мерседес вдруг оторопела. Ведь если Мерседес покинула Испанию раз и навсегда, Мигель, может статься, ничего больше о ее дальнейшей судьбе не знает. Она как раз собралась его расспросить на этот счет поподробней, когда Мигель вернулся к своему повествованию.

– Хочу рассказать вам еще кое-что об Антонио, – решительно заявил он, когда они пересекали площадь, увеличивая шаг по мере приближения к своему кафе. – Гражданская война пока не закончилась.

Всю весну и начало лета 1937 года Антонио и Франсиско проторчали в Мадриде. Сезоны в тот год сменились как-то резко, ласковое обволакивающее майское тепло внезапно и грубо потеснил палящий летний зной. Дышать в столице было нечем, и двух друзей накрыла тупая апатия.

Оба обрадовались, когда в начале июля военные действия возобновились и их направили под Брунете, лежащий в двадцати с лишним километрах к западу от Мадрида. Республиканская армия намеревалась вклиниться на подконтрольную националистам территорию. Если бы им удалось нарушить линию связи между фашистами и их войсками в соседних с Мадридом деревнях и на подходах к самой столице, с кольцом окружения вокруг города было бы покончено. Антонио и Франсиско входили в число восьмидесятитысячной армии, мобилизованной республиканцами для этой кампании, к которой также были привлечены десятки тысяч бойцов интербригад.

На первых порах для них все будто бы складывалось удачно. В первый же день они еще до наступления темноты прорвались на фашистскую территорию, захватили Брунете, а потом и деревню Вильянуэва-де-ла-Каньяда. Теперь республиканские войска двинулись в сторону населенного пункта Вильяфранка-дель-Кастильо.

Некоторую часть времени Антонио с Франсиско проводили в сражениях с немногочисленными фашистскими отрядами, еще остававшимися на сданных уже территориях, или собирая снаряжение и провизию, брошенную во время их отступления. Как-то раз их батальон попал под бомбардировку. Все четыре часа, пока на них сыпались снаряды, они прятались в канавах, тянувшихся по обе стороны дороги. Теперь националисты стали еще самолеты посылать, начались бомбежки. Пыль, жара, жажда и мучительное изнеможение не обошли никого, но все это не имело никакого значения, когда в воздухе был разлит аромат свободы. Его сладость перебивала едкие запахи крови, пота и экскрементов.

Франсиско переполнял восторг.

– Кажись, вот оно, – с мальчишеским энтузиазмом делился он с Антонио. – Вот оно, – старался он перекричать грохот артиллерийских орудий.