Виктор Казько - Бунт невостребованного праха

По площади пронеслось:

- Наших бьют!

Наших тут бить ни в какие времена, считая и торже­ственные даты, не дозволяли. А поскольку нашими были все, то все одновременно и ощетинились: непорядок, всем ведь известно, что вольно бить только своему своего, а нашего, падло, не тронь, по хлебалу схлопочешь.

Площадь в едином интернациональном порыве зашалась, как пьяная, заходила ходуном. С приплощадных тополей снялось уже весеннее кучное воронье, под­няло грай. И может, потому людям стало тесно на пло­щади. Драка перекинулась на улицы, но и там оказа­лось мало места, непросторно, негде развернуться так, чтобы уж вмазать так вмазать. Сражение выкатилось за околицу, на речку, на лед со скально нависшими над ним берегами в апрельских слезливых сосульках. И в этом ущелье, можно сказать, началось настоящее ледо­вое побоище. Кулачный русский бой. Стенка на стен­ку. Где постепенно забылось, кто с кем и против кого, бьется. Кончилось деление на ваших и наших. Под хмельно свиставшим в ущелье ветром взыграли просто сила и удаль, что так долго стыли под засыпью сибир­ских снегов и морозов, где двенадцать месяцев зима, остальное - лето. Обескрыленно падали на лед бушла­ты, шинели и телогрейки. Корячась у тороситых ледя­ных надолбов, вставали распаренные, воспарившие мужики и парни: а ну, налетай, шевелись, у кого вши завелись. Хмелел, алел крупитчатый, рафинадно отбор­ный речной снег. Стонали нависшие на кручах мамон­тово-клыкастые кедры, сквозь которые серо прогляды­вался сурово удивленный гранитный лик первопроходца дзень- человека, пару столетий назад открывшего эту бога­тую землю. Открывшего на удивление мирно. Шел себе да шел, может, и глаза смежив от усталости. Запнулся, открыл глаза, увидел то, что не всегда зрячему дано увидеть: землю, речку и небо. Открыл себя на этой зем­ле. И вот сейчас на этой земле происходило то, чего не было и не могло быть раньше. Прошлое опомнилось и всполошилось, время пошло вспять. Первопроходец, первооткрыватель был один. И даже крепко пожелай он того, не с кем ему было биться в этой таежной глу­ши. Тот, кого он встретил на своем пути или показы­вал ему дорогу, лишь удивлялся глупой радости при­шельца: моя давно знай камень, который горит и ко­торый плавится в огне. Камень, и все. И первопроход­цу не за что и не с кем было драться, хотя ему, может, и очень этого хотелось, русскому по натуре: что это за открытие, что это за новь, если они не на крови, если по дороге к ним ни единой кости, ни одного славянс­кого черепа, если в пустую глазницу того черепа не вползает гадовье, если и умереть не за что и вороны не каркают над трупами. Тишь да гладь кругом...

Но сейчас все было по-другому, и каждому было ясно, что наступает поворотная весна, бьет звездный час земли.

Ледовое побоище было в полном разгаре. Поселок стряхивал с себя остатки зимней спячки. В ряды сража­ющихся вливались свежие силы. В бой вступила боевая сотня распаренных в мойке после смены шахтеров. Со стороны города, с правого берега реки, прискакал кон­ный наряд милиции, похоже, тоже жаждавший размяться в кулачном бою, но форма да присутствие офицеров, наверное, сдерживали, а то бы уж эти ребятки показа­ли, как на Руси берутся ледовые города. Застоялись, при­морились без настоящего дела, а молоды ведь, кровь играет.

С некоторых пор конная милиция находилась в го­роде в постоянной боевой готовности. Город, как и по­селок, напоминал пороховую бочку: искра - и взрыв. И взрыв этот грянул совсем недавно, дикий, неожи­данный. Неожиданный, хотя его и ждали. Потомствен­ные и осмотрительные, осевшие здесь, может, со вре­мен первопроходца мастеровые предупреждали отцов города: голодно, батюшки-кормильцы, как и в войну не было, хлебушко, хоть и не от пупа, по карточкам, но в очередь и по килограмму в руки. Не было тут такого отродясь, чтобы Сибирь хлеба не едала. Как бы чего не вышло. Просьбе этой и предупреждению не вняли. А может, и вняли. Но нонче просят все и всего, весь хлебушек и испросили, а новый в одночасье не растет. Рязанское чудо в то время только еще выспева­ло, чудотворцы только готовились явить себя, резали последнюю буханку на шесть хлебцев, чтобы заткнуть ими голодные рты. И на хоккейном матче, вернее, на хоккее, ибо матчей в то время еще не знали, был про­сто хоккей или футбол, так вот на хоккее вспыхнула искра и грохнула бочка.

Единственный в городе стадион жители брали штур­мом, впрочем, как и все остальное здесь брали: от хлеба до угля. Молоденький милиционер, наводя порядок в людском вареве, конно наехал на мальчишку. Может, того мальчишку кто-то и подтолкнул, может, он сам сунулся под лошадь. Но, как бы там ни было, лошадь, почув­ствовав под копытами живое крошево, вдохнув вместе с морозом парной крови, взыграла и пошла грудью на людей. Взыграли и люди, видя истрезанного мальчонку: опять же - наших бьют. Милиционера спешили, начали охаживать пудовыми кулаками, на выручку ему броси­лись товарищи. И завязалось, и покатилось. Бывшие зеки, а таких здесь большинство, потому что лагерей в крае куда больше, чем городов, отводили замороченную душу. Встряли амнистники и "комсомольцы" - строители удар­ных комсомольских строек, досрочно и условно осво­божденные, принялись громить близлежащие ларьки и магазины. А потом перекинулись и в город. Пошли штур­мовать учреждения и квартиры тех, кто, по их поняти­ям, содержал и кормил вот такую милицию, кто должен был дать и им и хлеб, и к хлебу.