Тадеуш Новак - А как будешь королем, а как будешь палачом. Пророк

Я подошел к контрабасу, заплатил и запел одну из наших песенок про лес, про парня, что лежал в траве, подложив под голову руки, про девушку, что вздыхала сквозь сон, про коня, что был привязан к сосенке и ржал, чуя недоброе, про сокола, что кружил и кружил, сизый, над лесом. А когда я пел ту неумело сложенную песню, видел я Стаха, засыпанного песком, и Моисея, уткнувшегося лицом в пшеницу, отнятую у хомяков. И мне приходилось до крови закусывать губы, чтобы не видеть, как сам я пою на хорах великопостный псалом, колом искалеченный, насквозь пронзенный.

А когда к танцующим партизанам последним присоединился и цугсфюрер, я соскочил с лавки и, обняв Хелю, бросился в польку, как в праздничную пальбу. И началось. То и дело кто-нибудь из ребят, вскакивая на стул, пел припевку. Танцоры отбивали друг у друга девушек. Те переходили из объятий в объятия. Парни повыше ростом, подскакивая в танце, стучали кулаками по выбеленным балкам. Седая известь сыпалась на танцоров, на припевки, на хохот и хлопки стоявших у стен.

Но это не был еще партизанский танец. Только когда я увидел, что у ребят пот течет за голенища и некоторые из них снимают пиджаки, я свистнул в два пальца. Танцоры отпустили девушек, те разбежались к стенам. Ребята, колотя руками по оттопыренным карманам с оружием, сбивая на затылки пилотки с орлами (их они принесли сюда за пазухой), кольцом обступили меня.

И я снова был их капралом. Я вел их, прокрадываясь меж белеющих хлебов, по задворкам, к реке. Я учил их стрелять, ложиться, идти в штыки. И в этом танце они переползали за мной от дерева к дереву, прятались в папоротнике, в орешнике, мчались по осенним лугам на неоседланных, звонко ржавших конях, переплывали через реку, подняв над головой винтовки, окружали соседнее местечко, пинками выгоняли жандармов с поста. Ставили их к стенке. Вскидывали оружие. Стреляли. Стреляли по моей команде.

А когда не в кого было стрелять, когда гулявшие со швабами потаскухи были обриты наголо, когда кое-кто из солтысов и войтов потирал распухший зад, когда уставшие, с капельками пота на лице, мы сидели прямо на полу и пили самогон, кто-то из ребят сказал:

— А тихо как. Словно в лугах после сенокоса.

А другой добавил:

— Как после войны.

И все заговорили наперебой:

— Вот именно. Как после войны.

— Небось уж недолго осталось.

— Ну ясно. Капрал это почувствовал. Еще в апреле почувствовал. И свадьбу сыграл.

— Торопился. Но успел все-таки. Счеты с собой, видно, носил. Ему наследника захотелось. А после войны с наследниками трудновато будет.

— Только не нашему капралу.

— Но все-таки трудновато.

— А теперь дело верное. Наследник. Как пить дать, наследник.

— И вдобавок вылитый отец.

— А как же.

— Стройный как тополь.

— Пригожий, как святой Ян на витраже в костеле.

— И хитрый, хитрющий.

— С зорким глазом.

— С руками меткими да умелыми.

— Такой ни кошке, ни собаке проходу не даст.

— Такой воробью и в темноте в глаз попадет.

— А чего же ты, братец, хочешь? Ты ведь видал капрала у парома? В местечке видал? Он там и глазом не моргнул.

Сидевший около меня Павелек и рта открыть не успел, чтобы остановить болтовню ребят, а я уже двинул кулаком промеж глаз того, кто говорил последним. И вне себя накинулся на других. Я колотил их и пинал ногами, дергал за волосы, готов был выцарапать им глаза. Некоторые, вскочив с пола, побежали к стенам, где визжали от испуга женщины. Но остальные навалились на меня. Через минуту, сбитый с ног, я лежал на полу. На руках и ногах у меня сидело несколько человек. Но пока мне не заткнули рот пилоткой, я продолжал кричать во все горло:

— Не дам его вам! Не дам, разбойники! Не позволю, бандиты! Будете убивать сами! Сами! Сами! Сами!

Сразу после свадьбы Хеля переехала к нам в дом. Уже несколько недель мы жили вместе. Теперь они с матерью вдвоем возились у плиты, замешивали хлеб, доили коров, драли перо. И меня выхаживали, стряпали мне еду повкуснее, пекли всякие лепешки да коврижки. Ведь после драки на свадьбе я несколько дней пролежал в постели, не в силах ни рукой, ни ногой шевельнуть. Они растирали меня денатуратом и самогоном, мазали снадобьями из целебных трав и сливочного масла. Несколько кур и молодых голубей пошло на бульоны и супы. Когда я начал ходить, сначала спотыкаясь, держась за стенку и шипя от боли, всегда одна из них, обычно Хеля, шла за мной в ригу, на конюшню, в дровяной сарай. А когда я мог уже, не шипя и не кряхтя, топнуть ногой и протянуть руку к потолочной балке, они не позволили мне носить залатанную одежонку. Теперь, даже если я шел на конюшню и в ригу или колол сосновые чурки, я был разодет, словно в праздник. Рубашки были накрахмалены и выглажены, малейшие дырочки на брюках и пиджаках заштопаны, все пуговицы пришиты.