Тадеуш Новак - А как будешь королем, а как будешь палачом. Пророк

Увидев это, музыканты прервали на половине ноты. Танцоры остановились на половине оборота. Когда ребята поставили меня на ноги, Хеля, запыхавшись, едва переводя дух, подошла ко мне. С середины горницы, из-под карбидной лампы, что висела на балке, к нам шел капитан под руку с Марысей. Я невольно вытянул руки по швам. За мной щелкнули каблуки партизан. Капитан, вынув руку из-под локтя Марыси, тоже вытянулся и отдал честь. Потом сказал: «Вольно!» — обнял меня, притянул к себе и расцеловал в обе щеки. И, подтолкнув меня к Марысе, склонился перед Хелей. Взяв ее под руку, он вышел на середину горницы. Кто-то из ребят, свистнув, гаркнул:

— Музыка! Оберек!

Я смотрел на Хелю, стоявшую возле капитана. Только теперь я заметил, что капитан и голову наклоняет, и ходит так же, как Стах. Оркестр заиграл, и я, как когда-то, на августовском гулянье, снова стал высматривать светлую косу. Руки у меня сами сжимались в кулаки. Я так вел Марысю, чтобы оказаться поближе к Хеле с капитаном и двинуть промеж глаз того Стаха, того капитана. К счастью, кто-то остановился у контрабаса, бросил музыкантам деньги и запел. Запел обо мне, о Хеле, о нашей свадьбе и о скорых крестинах. Я за руку потянул Марысю к контрабасу. Но Марыся, прильнув ко мне, шепнула:

— Брось, Петр, не надо.

Я еще раз пригляделся к певцу, прижав к бокам стиснутые кулаки. Музыканты подхватили мелодию. Как на том гулянье, я приник к Марысе, провел рукой по ее спине, по ключицам, по целованной до золота шее. Руки мои дрогнули, сойдясь на двух сочных грушах. Высматривая светлую косу, я видел Моисея — он играл на кларнете и говорил:

— Твоя? Цимес. Когда свадьба? Я вам сыграю, Петр. Ох как сыграю.

И в то же время я слышал, что Марыся, целуя меня в шею, шепчет мне на ухо:

— Пётрусь, перестань, смотрят. Все на нас смотрят. И Хеля, и капитан, и Павелек.

— Знаю, что смотрят. Все, Марыся, все. Ясек, Стах, Моисей и Абрам Юдка, и его любимец Исаак. Все на нас смотрят. И насмотреться не могут. Ведь такой, как ты, они еще не видали. И нескоро увидят.

— Да ведь это твоя свадьба, Петр. И Хеля смотрит. Хеля.

— Откуда ты знаешь, что моя? И что с Хелей? А может, это наша свадьба? Твоя и моя, Марыся?

— Как откуда? Все об этом знают. А болтаешь ты так, потому что напился и хочешь меня подразнить.

— Может, и напился. Но сейчас это наша свадьба. Моисей хотел, чтобы это была наша свадьба. Ох как он хотел, Марыся. И я тоже хочу, чтобы это была наша свадьба. Хоть одну минутку. Хорошо, Марыся?

— Если ты так хочешь, Петр.

И на одну минутку это стала наша свадьба, потому что я не высматривал светлой косы и лицо капитана не было лицом Стаха, и я не принимал своих рук за руки почтальона, солтыса из-за реки, полицейского. Я мог снять руки с двух сочных груш и снова положить на них, и смотреть на свои руки, как и прежние годы, когда держал я их на голове собаки и жеребенка, на чуть дышавшей под ракитами заре, когда клал я веточку с капелькой сока на сложенные руки моего старика.

И в первый раз после приезда из костела захотелось мне подойти к Хеле, привлечь ее к себе, поцеловать в губы и при всех положить ладони на ее выпуклый живот. Протискиваясь с Марысей между танцорами, я подошел к Хеле. А когда капитан, которого я тронул за плечо, остановился, я забрал у него Хелю и поцеловал в припухшие от предчувствия, от невысказанного слова губы. А когда она заморгала, отбросив косу за спину, я повел руками по ее раздавшимся бедрам, пока руки мои не сошлись на том, ниспосланном нам богом. Я почувствовал, как под моими руками шевельнулось оно, наше. А как почувствовал я, что оно, наше, шевельнулось, так притянул к себе Марысю и при Хеле и капитане поцеловал в губы, что пытались поймать веточку. И свистнув от радости в два пальца, гаркнул:

— Музыка, играть!

Я поднял Хелю и, держа ее в объятиях, танцевал с нею, пока у меня руки не заболели, пока пот со лба капля за каплей глаз мне не залил. Тогда я подошел к Павелеку, положил Хелю ему на руки и стал танцевать с подружкой новобрачной. Гости все еще стояли вокруг нас, хлопали в ладоши, колотили себя по коленям, поддразнивали:

— Осторожней, Петр, осторожней. Со всем семейством танцуешь.

И бросились отплясывать польку, так что стекла звенели. А я покрикивал: «Отбиваем девушек!» — подходил к контрабасу, бросал деньги и снова танцевал. Каждый раз, когда я во время танца видел Хелю, я хотел, чтобы она родила мне сына. Сразу же. Немедленно. Прямо на свадьбе. Закрывая глаза, я видел, как бегаю рысцой из горницы в горницу, из сеней в сад с карапузом на плече. И еще видел я себя в риге, на лугах, видел, как в лесу хожу на четвереньках и зарослях папоротника, в орешнике, видел, как лезу на ель за перышком сойки, слышал, как заливаюсь хохотом, словно двухнедельный жеребенок ржанием. А тем временем оно, дитя наше, сидит у меня на спине, дергает меня за уши, за чуб, колотит пятками по бокам, покрикивает, картавя: