Тадеуш Новак - А как будешь королем, а как будешь палачом. Пророк

Спать мне уже не хотелось. Да и оба мы разгулялись. И, собрав свои пожитки, двинулись за дивизией. Деревни мы старались обходить перелесками и лесочками. Входя в лес, мы прибавляли шагу. Усталых, с натруженными ногами застал нас рассвет возле довольно большой речки. Проходя по берегу, мы нашли потерянную дорогу. Мост через речку был взорван. Пыльная дорога была изрыта лошадиными копытами и колесами повозок. По следам мы определили, что здесь проходили наши. И немцы их еще не догнали. Следов танкеток или автомобилей не было.

Сняв ботинки, мы держали в холодной, обжигающей, как железо, воде сопревшие ноги. Потом, скинув рубахи, брызгаясь в воде, фыркая, взвизгивая, как мальчишки, ополоснулись по пояс. Взбодрились, обулись, заново перемотали обмотки и уже не так близко друг к другу — ведь рассвет стоял между нами — двинулись за дивизией. Почти каждые полчаса входили мы в соломенные деревни. И вместе с нами входило, поднимаясь все выше, сначала в сады, потом в перелески вокруг деревень солнце. Никто в этих деревнях не встречал нас. Они были заперты на засов. Ни из одной трубы не поднимался даже клочок дыма. Только иногда выскакивала разбуженная собака, но, увидев нас с винтовками, поджимала хвост и пряталась обратно в сено. Лишь в третьей деревне выглянула женщина.

Мы вошли в ее дом, стоявший на пригорке. За домом, по холмам тянулся лес. В доме было пусто и темно. Единственное окно с тремя стеклами было заслонено шалью. Где-то возле открытой и пахнувшей холодной золой печи плакал ребенок. Хозяйка, подавая нам в жестяных кружках молоко, рассказывала что-то о муже, о плачущем ребенке. Сначала мы не могли разобрать, что она хочет сказать. Говорила она не так, как у нас, добавляла украинские слова. В конце концов мы догадались, что ее мужика забрали наши. Он должен был проводить их через лес, так как еще вчера в округе появились немцы. А с ребенком что-то случилось, когда он соскочил с лавки.

Я велел снять с окошка шаль. Подошел к колыбели возле печи. Достал из нее полуторагодовалого ребенка. Осмотрел внимательно. У него была грыжа. Я попросил у хозяйки кусочек масла. Растирая малышу низ живота, потихоньку вправлял грыжу. Когда кишка была на своем месте, я подвязал живот полотенцем. Ребенок тут же заснул у меня на руках. Я передал его матери. Та от радости расплакалась. Не знала, как меня благодарить. Я попросил ее молиться иногда за нашего убитого товарища. Выходя из этой старой хатенки, я посоветовал женщине, как только появятся в округе немцы, тотчас же отнести ребенка к их врачу. Они сфотографируют, напишут, какие они хорошие, но ребенок останется жив. Когда мы вышли из дома, направляясь в лес, в который вчера должна была войти наша дивизия, Моисей не выдержал и сказал:

— Если так дальше пойдет дело, то все жешовское воеводство будет молиться за Стаха.

— А тебе что, завидно?

— Дурак. Я что-то не видел, чтобы ты сам прочитал хоть одну молитву.

Я не знал, как ему это объяснить. Мне не хотелось вспоминать ни о лице, что проступало из осины, ни о той борьбе у реки. Я не решался произнести ни слова о Хеле. Только изо всех сил хлопнул его по спине и, усмехаясь, срубил саблей березку. Она упала на почти черный, осыпанный зелеными ягодами можжевельник.

С некошеного луга, заросшего молодыми березками, можжевельником, терновником, густо цветущим вереском, вошли мы в лес. Тихо было в нем, тише, чем под водой, хотя до полудня было еще далеко. Идя по лесу, мы набрели наконец на широкую, песчаную дорогу, разрытую колесами телег и конскими копытами. Мы шли по дороге, где даже синицы не пели, и мечтали о еде. Кроме вчерашней репы в копне сена и кружки молока, которую нам дала женщина, у нас во рту ничего не было. Моисей пытался искать в лесу орехи. Орехи, правда, были, но мягкие, как свернувшееся молоко. И, жуя листочки заячьей капусты, мы поговорили сначала о буханке хлеба, только что вынутой из печи, потом перешли на кусок хлеба, посыпанный крупной солью, а на поджаристой корочке разговор оборвался.

Глотая слюну и облизывая запекшиеся губы — ведь и пить нам было нечего, кроме спирта, — вышли мы на опушку леса. Неподалеку от лесной дороги прижалось к лесу несколько домом. По опушке, заросшей орешником, мы чуть ли не на четвереньках подкрадывались к ближайшему дому. Мы уже выбирались из орешника, чтобы войти в дом, как тут же возле леса заметили небольшой пруд с черно-зеленой водой и стадо гусей на нем. Как при Ясеке, я почувствовал запах, бульона и гусятины. Мы уселись в зарослях. Никогда раньше со мной такого не было: только здесь, под этим орешником, гусь так напоминал мне орла, сокола, белого павлина, пролетающего над верхушками весеннего леса.