Тадеуш Новак - А как будешь королем, а как будешь палачом. Пророк

— Прикажи, хозяйка, скинуть уголечек. До крошки все подчистим и сразу в подвал ссыплем. Всего за две сотни. Дорого, говорите. А кому нынче дешево на земле аль на небе? Может быть, цыгану — так цыган утащит, вымолит, упросит, нищему, опять же, подаст кто сколь может; слепцу не накладно — дак ведь он не видит, а рукой разве прощупать до дна, до самой сути? Глянь, какая заметь гуляет по свету, в портки задувает, лезет под рубаху, нешто это дорого, дешево две сотни, другой бы взял четыре. Пол-литра — уже сотня, а нас с дружком двое, стало быть, не купишь ни булки, ни пива. Хошь не хошь, добавишь, поскребешь в кармане, пошаришь близ душонки, а без того на завтрак и плохонький не хватит.

— Мы же только-только на новый путь вступаем. Дорога перед нами скривилась, оборвалась. На целые два года, ровно ты сам, своей рукою, ножом ее обрезал, кайлом тяжелым трахнул. В яме мы сидели, хозяюшка, в яме. Казенный хлеб ели, служили государству. Вон там дешево было. И воздух дешевый, и спанье, и стрижка, бритье, пенье песен, тайные свиданки. Гимнастика и леченье. Вот Малыш, к примеру, мой дружок, стоящий сейчас перед вами, подхватил чахотку. Доподлинно чахотку, мокрую, густую, сыплющую палочки направо и налево. Так его по этапу отправили в санаторий, откармливали, как поросенка, как индюшку к пасхе. И оклемался Малыш, про чахотку давно позабыл и думать. Весь оброс нутряным салом, свиными отбивными, нагулял кострец, второй подбородок. Вот кому, хозяюшка, дешево-то стало. Выкрутился задаром, отделался добровольным пеньем, обманул косую и, жив-здоров, вернулся в дружеские объятья матушки-отчизны.

Захлопала вдовушка наклеенными ресницами, запекшиеся губы незаметно языком облизала, пальцами в кольцах поправила прическу, обтянула халатик на худых, породистых коленях. Закружилась по комнате, недомытые стаканы поставила на стол, схватила бутыль со смородовым вином, налила каждому.

— За возвращение, — тоненько пропищала. — За ваше возвращение, за начало пути.

— За возвращенье, сударыня, за возвращенье любезное, быстротечное, меньше малого, к пивному ларьку, к родной женушке, к ребятишкам, которых уж пятеро. Спасу нет от ребят, так и сыплются, так и лезут на свет, не раздумывая. Знай, твердят: папаня, хлебушка, конфетку, папаня, ручку, тетрадочку. А они и замечать не хотят, им плевать, они гнут свое: чердачок, мол, обчищен старательно, из подвальчика барахлишко вынесено, открыт английский замок, квартирка ограблена у адвоката, у артиста, у доктора, который только ткнет пальцем в воздух, и сыплются денежки.

Разговорился Малыш, распелся, присосался к смородовому вину, к ручкам вдовушкиным. Пришлось его унимать, осаживать, упрашивать, чтоб не рвал на груди рубаху, не показывал свои зажившие, зарубцевавшиеся, залитые известью легкие, не вынимал из груди, трогать пальцами не приказывал.

— Мослак меня спасал. Кабы не он, сердечный, лежал бы я в сырой земле, в могиле давно бы лежал, распластавшись, вытянув руки-ноги, сыпучий песок жевал, сосал из сладкого чернозема желанную вечность, что всем нам и удел дается. Он, Мослак этот самый, когда мы работали в поле, выкапывали картошку, помощь оказывали государству, потому как не шла уборка, еле-еле ползла под дождем, тянулась, как глина за сапогами, подманил к себе чью-то собаку, дворняжку, обросшую салом, потрепал за ушами, задобрил, колбасой угостил, а потом раз — рубанул мотыгой, завернул в куртку, в камеру приволок с собою. Выпотрошил собачонку, вырезал сало, покрошил мелко, растопил и долгое время, что ни день, кормил меня натощак из ложки, поил, жалеючи, этим салом собачьим. А санаторий что — там как бы только причесали уже отмытого от навоза, от волос, состриженных с изъеденной колтуном башки, от струпьев.

— Вот оно как, хозяюшка, а вы говорите: дорого. Хотите, чтоб подешевле вышло, мы вам споем впридачу. Становись, Малыш, прочищай глотку, раз-два, начали:

Спели ребята песню, надвинули на глаза ушанки, вежливо поцеловали вдовушке ручку, в садик, задымленный снежком, выкатились без слова. Не прошло и часу, как убрали уголек, снесли в подвал, тротуар перед домом подмели березовым веником, ополоснула водой из шланга, взяли две сотни, поплевали на счастье, бочком нырнули в метель, зачернелись, зазмеились перед стоящим против дома пивным ларьком. Пусто после их ухода сделалось, тоскливо, как бывает, когда выведешь из конюшни во двор лошадь, погонишь кнутом в луга, потащишь на узде, на конопляной постромке к кузнецу, чтобы тот шваркнул ее по голове самым тяжелым молотом, повалил на колени. Вдовушка ушла в комнаты, поправляла там размокший грим, размазанный по лицу горячей слезой. Еще слышно было, как она всхлипывает, сморкается в надушенный платочек, печально напевает ту песню, что сейчас была пропета в два голоса у печки. Только кот, как и час назад, лежал, свернувшись клубком, дремал, время от времени кидаясь с выпущенными когтями на привидевшуюся во сне галку, разжиревшего воробья, мышь, скребущуюся за стенкой, высовывающую наружу нос.