Тадеуш Новак - А как будешь королем, а как будешь палачом. Пророк

Разделенные дышлом, стояли в надетых на морды дерюжных мешках першероны, покрытые попонами, взмокшие, взмыленные до белой пены. Пар валил от лошадиных задов, клубился в воздухе, позвякивали удила, ременная упряжь, курилось из-под ушанок, снежком, первым снежком порошило, сыпало на ватники, внутрь валенок засыпалось. Мир посконный, мир ватный, валеночный мир, согрей нас, укутай. Не оставляй нас, не растрачивай себя на мышиные, крысиные, вороньи гнезда, не забивайся в собачьи конуры, в кошачьи логова, посконный мир, мир валеночный, мир ватный. Блесни серебряной ниткой, ремнем из свиной кожи, незапятнанной, драгоценной ватой.

Я пил с возчиками, пила вдовушка, пили привольные родные ее места, братались, клялись в дружбе, пропотевший, замусоленный у плиты халатик легонько распахивали на бедре, на еще живых грудях, тянущихся к миру, к жадным, охочим до округлостей рукам. Груди обвисшие, исчерченные голубыми прожилками, клейменные сосками, ждущие ласки, где ваше молоко, высосанное детишками, ваша превозносимая, почитаемая ядреность? Бедро горячее, бедро жаркое, где твои сражения и славные победы, где шелковая кожа, напрягшиеся мышцы, готовые к долгим ласкам и долгим ночам бессонным? Покажись, откройся рукам, которые алчут, глазам, которые ищут.

— Дозвольте, благодетельница, еще одну, под огурчик, под грудинку, под энтот, как его, орешек. Мы знаем, кому возим, вон уже сколько лет, кажный год, как часы, нам напоминать не надо. А как же иначе: не потяни лошаденка, сами б на спине приволокли по корзине. Лишь бы благодетельнице было тепло, лишь бы не выстыло в доме и в других местах. Выгодное дельце идет, копытами цокает, катит на колесах, тихо да верно. Летом пала моя коняга, свалилась на ровном месте. Пришлось ее добить, свезти к живодеру, разнять на мясо и кости, содрать ножом шкуру, выделать в квасцовом растворе. Теперь висит у меня дома прямо над изголовьем, волосом краснеет, только и остается, что глядеть да плакать, растравлять свою душу, умываться слезами. Так уж позвольте под эту шкуру еще по одной, чтобы скорей позабылась моя лошаденка, которую, верно, сожрали под водку, под яблочное вино, под пиво.

— Знали б вы, как Вацек об этой кляче горевал, как плакал. Водку перед ним ставишь, а он и не взглянет, без удержу льет слезы, рукавом, кулаком утирает, по углам, за столом, на куче угля плачет и плачет. Пивом его угостишь, пивом с высоким воротником, с брыжами шелковистыми, кружевными, а он его, ровно девка, причитаньями приправляет, горечью да слезами. К вину даже не прикоснется. Так недели три, а то и все четыре над кобылой проплакал, словно не лошадь, а человек был, родственник ближайший. Уж мы думали, тронулся наш Вацек, в уме повредился. Почернел, право слово, высох как мощи, будто невесту потерял, любимую жену али подводу.

Прослезилась вдовушка, разлила остатки по стаканам, выпила за конягу, чуть ли не вторые поминки справила по животине, эдакая премного жалостливая христианка. И возчики ее иначе, как доброй христианкой, благодетельницей не величали. Приложились к ручке, ушанками пол подмели, валенками по-солдатски прищелкнули с маху, две пустые бутылки, нагих двух сироток, с собой прихватили, для доброго почина и для расплоду. Тишком на цыпочках скользнули из комнаты, вышли в задымленный снегом садик, к лошадям, без передышки жующим из мешков сено.

— Такие порядочные, бессчастные такие, — сюсюкала вдовушка, опухшая от плача. — Не сравнить с нашими там, в родных моих краях. Те бы, не задумавшись, прирезали, полоснули ножом по горлу, по ребрам, утопили в болоте. А эти лошадку оплакивают, словно царя какого, утопленного в бочке, удавленного лентой, словно боярина, раньше сроку отдавшего богу душу, посаженного на кол, четвертованного великодушно. Чувствительный здесь народ, жалостливый, нутром мягкий.

Прислонясь спиной к печке, я грелся, почесывая незаметно зудящую спину. Возле кафельной печи, между левой и правой лопаткой, в том месте, куда сподручней всего всадить нож, разливался, звенел антифон. «Гори, уголек, дракон папоротниковый, плауновый, хвощовый, гори, согревай наши окоченевшие кости, дрожащие колени, оцепенелый язык. В тебе ящерица древняя, истлевшая, в тебе птица, праптица, огромный, с гору, ползучий гад, в тебе золотые прожилки, радужное сверкание, пенье горячего моря. Сжалься над нами, избавь нас от снега, от трескучих морозов, уголь, властелин наш».

Вдруг, словно оборвались один за другим два колокола с колокольни, словно, лопнув по всей длине, запела потолочная балка, сминая этот беззвучный антифон, в комнату вошли двое мордастых верзил, заросших щетиной. Вошли враскачку, встали у печи, поклонились в пояс.