Тадеуш Новак - А как будешь королем, а как будешь палачом. Пророк

— Куда же ты подевался?

— Сейчас увидите.

Мы оба вошли в горницу. Я отодвинул от стены колыбель, застелил ее сеном, лежавшим с сочельника, и поставил посреди горницы. И, взяв ребенка из рук Хели, положил его, голенького, на сено. И, вынимая из-за пазухи и из карманов золотые яблоки, стал класть их вокруг сына. Когда его нагота зазолотилась от яблок, дедушка Якуб воскликнул:

— Король! Король! Королевское дитя!

— Как хотите, дедушка. Может, и королевское. Но это мой сын. Наш сын.

За пазухой у меня осталось еще одно яблоко. Я никак не мог до него добраться — оно соскользнуло мне за спину. Наконец я его ухватил. Им я хотел короновать сына. Я разжал руку. Яблоко было красное. Я стоял с яблоком на раскрытой ладони. Рука моя белела все сильнее. Видя это, дедушка Якуб воскликнул:

— Это наше яблоко. Разрежь его, Петрек. На пять частей разрежь.

Я разрезал красное яблоко. Но только на четыре части. И разделил его — себе, Хеле, матери и теще. Дедушке Якубу я дал золотое яблоко из колыбели. Оба — и сын, и дедушка Якуб — были из рая. Только сын оттуда выходил, а дедушка Якуб туда входил.

PROROK

Czytelnik

1977

Перевод К. Старосельской

Наконец-то вырвался я оттуда. Вырвался, унес ноги. Боже ты мой, мозг костный, кровь моя, цепче магнита, не оставьте меня, не покиньте. Ведь совсем еще недавно, идучи плотно убитой тропкой между хлебами, в которых звенели тыщи молоточков, бьющих по наковальне, тыщи серебряных ложек, черпающих простоквашу из глиняных мисок, чуял я за собою густой запах разрытого курями навоза, навозной жижи, растекшейся до самого сада, белыми и красными червями кишащей, запах лошади с воспаленным копытом, с ободранными до живого мяса боками, дремлющей над яслями с ячменной сечкой, вонь от извалявшейся в своих лепешках коровы, лежащей на голом настиле, вздыхающей сквозь сон тяжко, от кроликов, вечно шелудивых, сыплющих везде и всюду свои орешки, от похотливых крыс, сожравших петуха, что упал с насеста, мышей, терпеливо грызущих овсяный снопик, свиней, хлебающих пойло из щербатого корыта.

Вырвался я оттуда, едва развиднелось, еще не сползли с деревянных кроватей отцы-матери, не вышли в одном исподнем, в рубашках холщовых в сад поглядеть на июльское небо, отбить косу, висящую на яблоневой ветке, плуг почистить обломком кирпича, вставить зубья в деревянные грабли, лошадь расчесать скребницей, подоить корову, кур пощупать, сварить картошку, нарубить сечку, натереть свеклу, наконец, сказать молитву да поискать в волосах у ребятишек, по двое в одной кровати спящих.

Вырвался я оттуда. Унес ноги. Здравствуй, прибежище грешных, дорога, ведущая в город, спасительница моя, здравствуй. Ради тебя, распрекрасная моя королева, откладывал я десятку за десяткой, сотню за сотней из недели в неделю, из месяца в месяц, год за годом. Черпаком, из проволоки сплетенным, выбирал со дна реки гравий мерку за меркой, рубил в лесу деревья и поленницу за поленницей ставил, раннюю капусту тоннами грузил в вагоны, ловил в озере пиявок для аптек и знахарей окрестных, ставил силки на зайцев, убивал дубинкой, душил проволочной петлею идущих на нерест здоровенных, с поросенка, лососей, голыми руками вытаскивал из прибрежных нор хорьков, вонючих, как падаль, как старик, во сне на печи пердящий. Полные картузы набирал чибисовых да фазаньих яиц и продавал их потом стареющим адвокатам, врачам, служащим из повята, деятелям разным, что в работе на благо народа потеряли мужскую силу, молодецкую удаль.

Как шелк, как парчу, разглаживал я свои бумажки, измятые заменял новенькими, только напечатанными, складывал в жестяную коробку от монпансье, пересыпал толченым нафталином и тальком. Лишь сегодня вытащил заржавелую ту коробку из-за стропила, из-под сена, и высыпал из нее деньги. Было их немало, изрядная кучка, с полсотни тыщонок, не одну корову можно бы купить, не одну сыграть свадьбу. Отряхнувши десятку за десяткой, сотню за сотней, тыщонку за тыщонкой от нафталина, от талька, завернул аккуратно в пергамент, и во внутренний карман спрятал, и карман на пуговку застегнул, а для верности еще заколол булавкой.

Пустую коробку, привязав для тяжести камень, я бросил в нужник. Смотрел, как она потихоньку тонет в нашенском помете, каждый год вывозимом на тачках в огород под лук, огурцы и чеснок, как идет, пуская пузырьки, на дно. Даже представил себе, как старик мой на будущий год весною ткнет вилами в эту коробку, вытащит ее и будет ломать себе голову да прикидывать, какой черт ее туда забросил, на что она кому понадобилась и что в ней прятало было?