— Вокруг уже не осталось чужих дел, Белла. Ничего страшного.
— Ты очень её любишь, — с долей смущения замечаю я, немного опустив взгляд.
— Так же, как и тебя мистер Каллен.
— Нет… — осекаюсь, пробормотав одно лишь первое слово. Сама себе качаю головой: эта тема точно не из лучших. Он ценит и дорожит. Но, по собственному же признанию, не любит. Что угодно, только не любовь. А другого слова я пока не придумала…
— Не говори глупостей, — хмыкает он, — если бы было по-другому, ты бы не смогла так свободно сидеть в кресле.
Машинально выпрямляюсь, оставляя холодную черную кожу в покое. Смотрю на главу охраны с удивлением, но вместе с тем — с интересом. Может, все-таки стоит?.. Вряд ли я что-то потеряю. Джасперу можно доверять. К тому же, он куда наблюдательнее меня: Хейл предложил дать Эдварду шанс ещё тогда, когда у меня к нему не возникало ни одной эмоции, кроме гнева.
— Может быть, я сама их вылечила? — надменно вопрошаю, оглянувшись на красную кожу.
— Разумеется, Белла. И всю спину тоже. Напомни, как долго ты занималась гимнастикой?
Его тон нельзя воспринимать равнодушно. При всем желании не могу сохранить прежнее напускное выражение на лице.
Смеюсь вместе с телохранителем, благодарно глядя на него. И за такие слова и за то, что он не дает мне скатиться в пустыню отчаянья. Когда нет рядом ни единого повода хохотать, а ты делаешь именно это, людям, подарившим такую возможность, становишься обязанной.
— Ты здорово разбираешься в людях.
— Я просто умею на них смотреть, — Джаспер ухмыляется, изображая жестами фокусника при этих словах, — на лице все-все написано.
— И что написано на моем? — изгибаю бровь, занимая прежнюю позу на кресле.
— Ты боишься, — ему не требуется для размышлений и разглядываний и секунды.
— Ты тоже…
Глава охраны чуточку, едва заметно, хмурится: смешливость в его чертах больше не задерживается.
— Когда я начну бояться своей работы, Белла, мне стоит оставить это место, — закатив глаза, сообщает он.
— Я не про это, — прикусываю губу, вздыхая, — за неё… за них боишься.
Джаспер щурится.
— Это хорошо, когда есть за кого бояться, — ничуть не смутившись, говорит он.
— Знаю… — взгляд сам обращается к моему ангелочку, а затем, убедившись, что он спит так же, как и прежде, крепко и спокойно, перекочевывает на стены. Деревья, парки, речки и озера, солнце и облачка… и ладошки. Отпечатки больших и маленьких ладоней, заполонившие собой всю стену, освещаемую скудным солнцем из-за матового окна.
Кто-то скажет, что ни я, ни мужчина, не правы. Что когда есть риск, когда есть возможность лишиться того, чем дорожишь, ни семья, ни любимые люди рядом существовать не должны. Но возникает резонный вопрос: а как, для чего тогда жить? Когда некому улыбнуться и некому пожелать спокойной ночи? Когда некого обнять и не с кем поделиться наболевшим… когда некого просить о помощи (я ещё помню, как ночью Эдвард впервые вошел в мою комнату, и до сих пор не забыла свой первый кошмар в его присутствии).
Близкие нужны всем — от телохранителей до мафиози, как бы ни считал Эдвард, признавшийся, что детей точно не хотел. Все они, несомненно, заслуживают свое счастье. И доверие.
… Последнее слово наталкивает на неожиданную мысль.
— Как она тебе рассказала? — вопрос сам собой срывается с губ. Не могу остановить его. Да и не хочу, наверное. Ладошки — ещё одно напоминание о мистере Каллене. И о том, что я до сих пор ему не сказала.
— Что?
— Про… — прочищаю горло, нахмурившись, — про Кашалота?
— Как рассказывают о войне или о чем-то в этом роде, — честно, я думала, он не ответит. И то, что я слышу эти слова, воодушевляет. Румянец по-прежнему на щеках, но уже не жжется так сильно, как прежде. Надеяться, что Хейл его не видит — глупо, но я пытаюсь в это поверить.
— Но это было неожиданно для тебя…
— Конечно, — в его тоне только серьезность.
Я вдыхаю побольше воздуха, стремясь, раз уж начала, закончить эту тему:
— Ты сам попросил?..
— Белла, к чему такой интерес? — Джаспер пытается поймать мой взгляд, постоянно от него ускользающий, — скажи прямо: в чем дело?
Дело… во мне дело, Джаспер. Во мне одной.
— Когда ты узнал… — пальцы сами собой стискивают подлокотники, и их кожа издает противный пищащий звук, — что ты чувствовал?
Ну вот. Легче.
Выдыхаю, надеясь, что он одарит меня ответом. Терзающий вопрос выпущен на волю.
— То, что чувствовал бы нормальный человек.
— Отвращение?..
Читать дальше